Алгебраист - Иэн Бэнкс

Гансерел подмигнул Фассину и отвернулся, чтобы поговорить с капитаном тяжелого крейсера.

Фассин подумал, что полная поддержка в данной ситуации очень похожа на «разбирайся-ка, дружок, сам со своими проблемами».

«Пиралис», входя в защитное магнитное поле Третьей Ярости — небольшого, диаметром около двадцати километров, шара из камня и металла, крутящегося на орбите в 120 000 километров от лиловых верхушек облаков Наскерона, — оставил в пространстве светящийся след, похожий на зарю. Газовый гигант заполнил все небо, и его округлая поверхность стала похожа на огромную стену, а пояса и зоны, где разрывались, вихрились, постоянно двигались облака, напоминали вращающиеся в разные стороны потоки окрашенной в безумные цвета жидкости шириной во всю планету. Впечатление возникало такое, будто эти потоки в их разнонаправленном движении вдруг оказались накрытыми идеально прозрачным льдом.

На Третьей Ярости практически не было атмосферы, а гравитация наблюдалась лишь самая зачаточная. Тяжелый крейсер мог бы причалить непосредственно к базе наблюдателей на той стороне маленькой луны, которая всегда была обращена к Наскерону. Однако посадочная команда перебросила их на другую сторону. «Пиралис» отвели на несколько километров подальше, и он фактически превратился в еще один временный спутник газового гиганта. Корабли сопровождения — два легких крейсера и четыре истребителя — отвели еще на несколько десятков километров, на сложно переплетающиеся концентрические орбиты вокруг луны, и их почти неподвижные, темные, вытянутые корпуса только посверкивали, когда оказывались на фоне полосатого лика планеты.

Третья Ярость была сооружена или преобразована из существовавшей прежде малой луны несколько миллиардов лет назад одним из первых видов, который засвидетельствовал свое почтение насельникам, посетив двор Наскерона. Насельники были самым распространенным планетным видом в галактике и присутствовали практически на всех газовых гигантах (которые, в свою очередь, были самым распространенным видом планет), однако из девятнадцати с чем-то миллионов насельнических суперпланет лишь на восьми — не больше и не меньше — население готово было принимать гостей. Этот факт убедительно говорил о почти полном отсутствии у них интереса к повседневной жизни остального галактического сообщества.

Но отсутствие интереса было лишь почти полным. Насельники ни в чем не были окончательны, даже в своем затворничестве. Они отыскивали, собирали и хранили огромные объемы информации, хотя увидеть какую-нибудь логику в системе ее накопления и хранения было невозможно, а когда насельников расспрашивали об этом, они, казалось, не только были совершенно неспособны предоставить объяснение, очевидное или хотя бы туманное, для подобного, внешне бессмысленного, коллекционирования, но и искренне изумлялись самой постановке вопроса.

Кроме того, на протяжении исторического времени (пусть даже и без учета пресловутых ненадежных хроник, писанных на эти темы самими насельниками) часть их всегда готова была принять участие в беседе и обменяться информацией, хотя неизменно на собственных условиях, выдержанных в эксцентричном и капризном духе. По окончании эпохи Первой диаспоры, когда галактика и вселенная насчитывали всего около двух с половиной миллиардов лет, не существовало ни одного работающего центра насельнических исследований, а в следующие десять с половиной миллиардов лет число таких центров, действующих одновременно, никогда не превышало десяти.

Собеседники, которых насельники находили приемлемыми, приходили и уходили.

Насельники принадлежали к медленным — категории видов, которые существовали миллионы лет. Те, кто посещал насельников и разговаривал с ними, с кем они были готовы обмениваться информацией, обычно принадлежали к быстрым: этот вид часто исчислял время своего цивилизованного существования в десятках тысячах лет, а иногда и того меньше. Насельники терпимо относились и к другим видам медленных и разговаривали с ними, хотя обычно это происходило менее регулярно и часто. Подозревали, что насельники, невзирая на всю их вошедшую в поговорки толерантность (ни один из видов не колонизировал галактику со средней скоростью менее одного процента от световой — не считая времени остановок, — если только его представители не обладали исключительным терпением), могли утомляться от разговоров с видами, пришедшими побеседовать с ними, и, выбирая в собеседники исключительно быстрых, гарантировали себе, что им не придется слишком долго выносить приставания тех, кто вызывает у них единственное желание — увидеть поскорей их спину. Подожди немного, и (глазом не успеешь моргнуть, по насельническим меркам) их назойливые гости эволюционируют и выйдут из этого докучливого периода своего развития.

В течение последних полутора тысяч лет (а этого едва хватало насельнику на то, чтобы глазом моргнуть) представители человеческого рода считались приемлемыми наперсниками для насельников Наскерона в системе Юлюбиса. Наскеронцы относились к ним достаточно толерантно, находили их общество приемлемым, почти всегда гарантировали им безопасность, и попытки людей говорить с насельниками и разрабатывать их неизмеримые (хотя и вызывающе причудливо организованные и каталогизированные) залежи информации наталкивались лишь на самое формальное сопротивление, самые невинные способы пустить по ложному следу и самые нерешительные обманные стратегии.

Тот факт, что заинтересованным представителям человеческого рода подобная игривая неразговорчивость, малозаметная застенчивость и легкий, едва заслуживающий этого названия обструкционизм казались препятствием чрезвычайной сложности, плодом неистощимой, дьявольской изобретательности, как раз и демонстрировал различия между теми, кто занимался этим на протяжении практически всего существования вселенной и кто — менее двух тысяч лет.

Пробовались, конечно, и другие методы.

Подкупить существа, считавшие концепцию денег всего лишь забавной, оказывалось фактически нереально. Иногда возникало впечатление, что власть у насельников распределяется более или менее случайно, а авторитет и престиж зависят почти исключительно от возраста индивида; в такой системе и не найти рычагов влияния.

Время от времени какой-нибудь вид прибегал к альтернативному методу, пытаясь силой оружия взять то, что наблюдатели пытались выудить из насельников вежливыми, но настырными расспросами. Было обнаружено (разными существами и многократно), что сила на насельников практически не действует. Они не чувствовали боли, считали, что собственное гарантированное существование (а если вывести их из себя, то и существование других) — дело третьестепенное, и, казалось, были проникнуты — явно на клеточном уровне — убеждением: единственное, что имеет и когда-либо имело значение, это некая уникальная для них ценность, особая, измеряемая в баллах разновидность почета. Один из определяющих принципов ее, судя по всему, состоял в следующем: если какой-либо внешний фактор пытается повлиять на них, все, кого эта ситуация касается, должны противиться ему до последнего дыхания.

Насельники теперь, как и прежде, были почти повсюду. За прошедшее время они кое-как научились вести войны, и, хотя их военные машины считались такими же ненадежными (и эксцентричными в плане конструкции, изготовления и обслуживания), как и любая другая их высокотехнологичная продукция, это никак не означало, что оружие насельников не было смертельным — напротив, было, причем для любого противника и на пугающе огромном расстоянии.