Дом с химерами - Инна Бачинская

– А телевизор почему работал? Убийца смотрел бальные танцы?

Капитан задумался. Потом признал с досадой:

– Не лепится. И если Екатерина права насчет выкрученной лампочки, то он пришел убить. И ждал ее в квартире.

– А ключ у него откуда?

– Это проще всего, – сказал капитан. – Он мог вытащить ключ из ее сумочки, сделать слепок. Это человек из «совиной» тусовки. Я пройдусь по всему списку; кроме того, поговорю со скупщиками ювелирки. Из-под земли достану подругу убитой, Дашу Тканко. Она должна его знать. Если повезет, найду фотографии тусовки – сейчас щелкают все что ни попадя. Дронов всячески подчеркивает, что их связь не носила серьезного характера. А мы ему очную ставку с Дашей! И она покажет, что жертва собиралась замуж и хвасталась золотишком от жениха. Так что, как ни крути, он у нас главный подозреваемый… Пока. А вообще у нас на сегодня две версии: первая – грабитель и случайное убийство и вторая – убийство с заранее обдуманным намерением. В первой мотив в наличии, а со второй еще работать и работать.

– Нужно проверить лампочку, – напомнил Кузнецов.

– Однозначно, – кивнул капитан. – Проверим.

…А мы с Галкой после допроса отправились бродить по городу – прогуливать так прогуливать! Тем более причина уважительная. В «Охоте» уже забыли, как я выгляжу.

– Ты запомнила адрес Лары? – спросила я.

– Театральный переулок, восемь, квартира двадцать два, – немедленно ответила Галка. – Хочешь допросить соседей?

– Как, по-твоему, зачем он сообщил нам адрес?

– А зачем он показал нам фотографии? – сообразила Галка. – Они же в тупике! Не мог же он тебе прямым текстом – идите, мол, туда и расспросите соседей. Не мог? Не мог. И как бы по рассеянности слил инфу – упомянул адресок. Сунул втихаря, как твой бармен. Они все одинаковые, эти мужики, никакого креатива! Пошли, допросим соседей.

И мы отправились на улицу Театральную, оттуда свернули в Театральный переулок, нашли дом номер восемь и направились во двор – большой, тенистый, какой-то провинциальный – и не скажешь, что центр в пяти минутах.

Мы уселись на скамейку и попытались вычислить окна квартиры двадцать два.

В беседке в глубине двора сидела группа подростков с музыкой. После бабушек у подъезда и соседей по площадке подростки – самые наблюдательные свидетели. Не в силу самой наблюдательности, а в силу того, что вечно на посту, и, хочешь не хочешь, все видят. Тут главное – вытащить из них это увиденное.

– Пошли к ребятам, – сказала Галка, поднимаясь.

– Подожди, Галюсь, давай обдумаем, о чем спрашивать.

– Не смеши меня! – фыркнула Галка. – У меня четверо своих по лавкам, если помнишь. Я этих, извините за выражение, тинейджеров знаю как облупленных. Вставай!

Мы подошли к молодняку. Они подняли на нас скучающие глаза. Ничего хорошего от нас они не ждали, а ждали то ли очередной выволочки за ненормативную лексику, дурную громкую музыку, лень, зеленые ирокезы и дырки на джинсах, то ли ценных указаний насчет того, как жить дальше.

– Ребята, а это правда, что у вас тут старушку недавно убили? – взяла быка за рога Галка.

«Главное – сразу дать по голове, – инструктировала она меня спустя полчаса. – Удивить своей дуростью или неинформированностью, подцепить на крючок и заставить включиться. А там только слушай. Им же вставить нам фитиля – хлебом не корми!»

Услышали мы много интересного.

– Какая старушка?! – возмутился тощий длинный паренек в бейсбольной шапочке. – Вы, тетя, че! Она еще нестарая была!

– Ага, нестарая! Лет тридцать! Старуха! – возразила ему девочка с синими ногтями, стриженная наголо и похожая на странного ангела.

– Ты бы понимала!

– Шикарный прикид!

– И мужик на последнем «мерине», ва-а-ще!

– Всегда разные!

– Лара звали. Добрая – сигареты всегда даст.

– Мне однажды бабло сунула… Как бы под кайфом, много! Я думал, опомнится и отберет. Два дня в окопе просидел, потом встретились – а она мне: «Ну что, на сигаретки хватило? Без фанатизма давай, а то детей от табака не будет!» Классная тетка!

И так далее, в том же духе. Прямо «вау!», как говорят герои иноземных фильмов, когда заклинивает со словами.

– Звони капитану! – сказала Галка, когда мы оставили гостеприимные пределы двора Театрального переулка. – Вот так! Называется «мастер-класс». Учись, пока я жива.

У черной скалы на вершине холма,

Где не видно земли, где вечная мгла,

Где кажется, будто приходит конец,

Есть сумрачный остров разбитых сердец.

Ира Вайнер. «Остров разбитых сердец»

Активисты гомонили весь день, потом отправились в кафе и гомонили там тоже. До упора. Настроение у всех было приподнятое, планов – громадье, жизнь – интересна, прекрасна и удивительна. Евгений Гусев развлекал мистериями и страшилками из истории города: многоярусные пещеры, про́клятые старинные клады, монастырская библиотека пятнадцатого века, до сих пор не найденная. Федора Алексеева с ними не было – он откланялся раньше.

Ляля Бо и Глеб Кочубей сидели чуть в сторонке, за отдельным столиком, и она рассказывала о себе и о театре. Глеб слушал; был он по-прежнему молчалив и печален. Ляля Бо по ходу рассказа много смеялась, а один раз даже всплакнула. Пожалела, что в новой пьесе, которую собирается ставить Виталя, только одна женская роль, да и то для старухи, а вообще пьеса классная. Но трудная. Практически два актера, шикарные диалоги, юмор и танцы, и нужно уметь танцевать. «Шесть уроков танцев». Пасторшу будет играть Мила Авдеева, комическая старуха, народная, хотя стерва и пьющая. Все удивляются, какого рожна она забыла в Молодежном. А она из-за Витали. Последняя любовь и восхищение… Ляля Бо вздохнула. Постарайся ей понравиться, Виталя ее очень ценит.

Он вообще режиссер от Бога, у нас все ребята классные, рассказывала Ляля Бо. Одна семья, хотя не без приколов. И тесно – тут бы и пригодился «Приют». Арик, ты его уже знаешь, – очень мнительный и обидчивый, с дурацкими комплексами, упаси бог зацепить! Жабик – свой в доску и без комплексов, но… нужен присмотр. Без царя в голове. Способен на все: и галоши гвоздями прибить, и написать что-нибудь мелом на спине. Мила однажды его побила зонтиком – он нашел ее шиньон, надел и таскал, а она заливала, что волосы у нее свои. Жабик потом час стоял на коленях, просил прощения и целовал подол ее платья. Представляешь?

Ляля Бо все говорила и говорила, вводя Глеба в подводные течения театральной жизни – голос ее напоминал журчанье ручейка, – и его стало клонить ко сну.

Они расстались, когда уже стемнело. Жабик настойчиво приглашал Глеба к себе, но тот снова отказался. Странное дело, его тянуло в «Приют». Ляля Бо расцеловала его на прощание и перекрестила – как на войну отправляла. И он пошел к себе. По дороге с удивлением осознавая, что думает о «Приюте» как о родном доме, а привидение, пугавшее его в первые дни, уже кажется нестрашным, почти членом семьи. Оно не угрожало, не сбрасывало его с лестницы, не душило подушкой. Оно присутствовало где-то на заднем плане и не давало потрогать себя рукой. Оно создавало фон и ауру «Приюта», а каковы были его намерения, одному Богу известно. Глеб стал думать о нем как о реальном человеке. Голос, как определила романтическая Ляля Бо, принадлежал Амалии Шобер. Бедная Амалия Шобер, жертва несчастной любви, покончившая с собой и теперь бродящая неприкаянно по старому дому! Она сама, наверное, боится и шарахается от всякого звука. А еще ее, наверное, тянет к людям, так как она устала от одиночества…