Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

обернулась, одной из них уже не было. И я начала звать на помощь.

Утром на кухне М. спросила у матери:

– Как ты?

– В порядке, – кивнула мать.

– Ты не помнишь, что случилось ночью?

– О чем ты говоришь?

– Мама… у тебя была подруга, которую похитили на твоих глазах?

– Да, – ответила мать. – Не беспокойся об этом.

«Умышленное искажение – вот мое наследие», – рассказывает С. Пэм Чанг в статье в журнале The New Yorker1. Она пишет, что родители «описывали жизнь до переезда в Америку как простой пролог, кратко и без деталей… Натурализованному гражданину страны слишком легко закопать ее кровавую историю… и видеть только замок на холме, не обращая внимания на груды костей, по которым пришлось к нему подниматься».

Эта статья была актом поразительной смелости. Ее существование развеяло тщательно нагнанный туман умышленного искажения и обнажило гниющие кости нашего прошлого, чтобы стервятники набросились на него. Похоже, и я сейчас занималась тем же самым, с каждой страницей испытывая те же чувства. «Азиатский стыд – это сложная вещь, – предупредила меня моя вполне западная двоюродная сестра, когда я сказала, что собираюсь писать о насилии в моей жизни. – Ты действительно хочешь рассказать об этом? Но ты же понимаешь, что можешь разрушить жизнь отца».

Я не так жестокосердна. Конечно, я думала об этом. И я не хотела никому портить жизнь.

Но все же. Если бы не эти тайны, если бы мы просто говорили обо всем происходящем открыто, то кто‑нибудь смог бы вмешаться и не дать родителям испортить мою жизнь.

Глава 28

В моей семье всегда умели хранить тайны. Так хорошо, что я никогда не понимала всей глубины обмана, вплоть до самого последнего времени.

В шестнадцать я стала главным предметом сплетен в нашей семье. Отец по нескольку раз в неделю звонил родственникам, жалуясь на меня и ища утешения. Он уже совершил самый постыдный поступок – развелся, и терять ему было нечего. Поэтому он рассказывал о моих похождениях с его точки зрения: я швырнула ключи от его машины в кусты. Я нецензурно его оскорбляла. Я чуть не сожгла дом.

Малайзийские родственники перезванивали мне и пытались увещевать. Моя самая старая тетушка, Тай Ку Ма, прислала мне несколько электронных писем с требованием взяться за ум. Двоюродная сестра, которая любила рисовать, написала, что у меня вообще нет художественного таланта. И да, я не должна задаваться только потому, что мне удалось разрушить брак родителей.

В этот момент я потеряла двоих родителей. Если бы они умерли, были бы похороны. Поминки. Кто‑нибудь, наверное, позаботился бы обо мне. Но я получала лишь электронные письма с упреками. С утверждением, что все это моя вина. Объясняться не имело смысла. Слова отца против моих слов. И я перестала переписываться с Малайзией.

И все же со временем мне пришлось вернуться. Каждые два-три года мы возвращались. Я подумала, что, может быть, на этот раз Малайзия тоже станет тем убежищем, что и всегда. Что жар и ароматы принесут утешение и стабильность, что меня по-прежнему будут любить, несмотря на все мои грехи. С отцом я не поехала – поехала со своим бойфрендом из колледжа.

Все начиналось вполне нормально. Нас приветствовали распростертыми объятиями. Родственники водили нас в лучшие рестораны города, на все достопримечательности – в башни-близнецы Петронас, известняковые пещеры, птичий парк. Тетушка сыпала шутками – ее очень забавляла удивительная способность моего приятеля есть острую пищу. Она называла его «белым дьяволом» и хихикала. Но все вели себя как‑то сдержанно. Никаких демонстративных скандалов – никаких неожиданных криков и ссор из-за мелочей. Разговоры просто повисали в воздухе и угасали. Тетушки не смотрели мне в глаза, бормотали, что я стала «слишком уж американкой». Больше я не была золотой девочкой.

Честно говоря, я и не вела себя по-прежнему. В детстве мы чаще всего болтали про еду и школьные влюбленности, но теперь я осмеливалась спорить с ними. Я уже выросла и научилась чувствовать их расизм. Посмеивалась над их упрощенным пониманием американской экономики. Наконец кто‑то спросил меня об отце, а я ответила, что ничего не знаю о нем, потому что он засранец.

Родственники сразу ощетинились. Тетушки принялись за мое воспитание. Они спрашивали, почему я не могу быть достойной дочерью.

– Неужели это правда? – спросила одна из них. – От Тай Ку Ма я узнала, что ты страшно ругалась с отцом и говорила ему такое, чего не должна говорить достойная дочь. Как ты могла так поступить, девочка? Тебе нужно быть спокойнее.

– Да, я это сделала, – ответила я.

Я действительно выбросила его чертовы ключи в кусты и орала на него, как сумасшедшая.

– А он все рассказал тебе? Рассказал, что съехал из дома? Что мне приходится каждый день разогревать обед в микроволновке? Сказал, что я болела несколько месяцев, потому что он отказался вести меня к доктору? А когда у меня вырвали зуб мудрости и я отходила от наркоза, он орал, что бросил меня по моей же вине?

– Неужели? – спросила тетушка, но я чувствовала, что она мне не верит и не сочувствует.

Родственники качали головами и цыкали языками. Это просто невозможно. Я все преувеличиваю. Я всегда была слишком чувствительна и все понимала неправильно. И что значит, он съехал? Он же не уехал навсегда. Каждый день он на несколько часов уезжал к подружке – тоже мне, большое дело. Не нужно так ревновать и делать вид, что тебя бросили. Это просто смешно. Это очень по-американски – так жалеть себя. Жаловаться можно на еду, а не на чувства.

Тетушка просто посмеялась над моим гневом.

– Ничего страшного, детка. Все нормально. Ты должна немного потерпеть. И даже если ты права. Даже если ты права, наверняка есть что‑то, о чем ты не говоришь.

– Ты ничего не принимаешь близко к сердцу, Тетушка? – спросила я.

– Нет, конечно. Если бы я так поступала, то давным-давно умерла бы.

Я скрестила руки на груди и надулась, а Тетушка вздохнула и уставилась в стену.

Несколько дней я провела в Ипохе, с Тетушкой. Но когда родственники привезли меня в аэропорт, она схватила меня за руки и крепко обняла. А потом шепнула на ухо:

– Ты нехороший человек. Тебе нужно исправиться!

А потом она меня отпустила и ушла, а я лишь пожала плечами. А чего я ждала? Их там не было. Они не видели, как я живу. Они никогда не поймут полного отсутствия любви, которое я ощущала кожей.

Это был полный