Мой парень – волк - Вероника Колесникова

нею тоже самое, зеркально повторяя ожоги поцелуев, от которых подгибаются пальцы ног, вплоть до мизинчиков.

Пальцы гладят кожу бедра. И я вижу сквозь полуприкрытые глаза, как горят его — напротив — фосфоресцирующим огнем. Жарко и почти болезненно опаляет он атласную кожу, выше, выше, но все же недостаточно высоко. Я почти подаюсь ему навстречу, надеясь, что он поймет мой намек, и я чувствую, что он едва не срывается навстречу этому движению.

Он жарко дышит, и тут же проходит жаркими влажными поцелуями по бедру, заменив губами руки.

И я чувствую, что он что-то шепчет, что-то говорит, но, как ни прислушайся — ничего не понятно. Потому что в моих ушах бьется мой горячечный пульс, и если рядом взорвется бомба, я точно не пойму, где и что произошло.

К тому моменту, когда он целует туда, куда хочется более всего, просто смертельно, оказывается достаточным совсем немного. Лишь пара прикосновений его губ и языка и я капитулирую с громким стоном.

Паша

В районе солнечного сплетения что-то разрастается и становится настолько большим, что просто не помещается внутри. Этот пожар, этот огонь, сжигающий изнутри, грозит затопить все вокруг, и я точно знаю, что от него не пострадает самое главное, что есть у меня: это она. Лена.

Я ловлю ее взгляд, немного обалдевший и поплывший после оргазма, и медленно, нарочито медленно, растягивая удовольствие, вхожу в нее.

И это похоже на пытку.

Она так горяча, что, кажется, я сейчас сорвусь на бешенный ритм, но не могу позволить себе этого: сейчас у нас все так нежно и просто, как никогда у меня не бывало.

Не хочу испортить момент и наказываю сам себя этой нарочитой медлительностью.

С облегчением вижу, как она хнычет и подается мне навстречу, выгибается кошкой, подставляясь, но я сейчас наказываю и ее — за все те дни, когда от желания срывало башку и я становился просто-напросто невменяемым.

Еще немного…еще..

Спаси меня, боже. Я точно умер и попал в рай.

Она сжимается от резкого движения и я вижу, что она просит: ей хочется грубости, скорости, и я могу ей это дать.

Наконец, отпускаю себя на волю, и впечатываю ее тело в матрас, нависнув над ней, перенеся часть веса на руку, чтобы не раздавить это средоточие нежности одним движением.

Лена

— Родная моя, малыш, — шепчет Пашка, и я слышу его наконец сквозь все это безумие.

Он ловит губами мои рваные вздохи в такт движениям, а я не могу отказать себе в удовольствии. Закидываю ноги на талию и пятками заставляю прижаться ближе.

Ближе, ближе…

…каждый момент этой ночи насыщен нами. Пашка целует меня быстро, голодно, или это уже я тянусь к его губам за добавкой из огненных поцелуев, от которых держится ощущение, будто тебя окатывает горячей водой с ног до головы…

В какой-то момент я снова теряюсь в пространстве и цепляюсь зубами в его крепкие огромные плечи, а руками хватаюсь, как за спасительный круг, в мускулистые напряженные руки, увитые бороздками вен.

Все мышцы его напряжены до предела, так, как казалось бы, и не бывает, словно голодный волк, он, поймав мой пьяный взгляд, снова набросился на меня с жадными поцелуями.

А потом, вдруг, там — его язык. Горячий, упругий, словно выжигает свое клеймо, клеймо его принадлежности. Я даже не понимаю, что происходит. Неожиданно оказываюсь в космосе и не выдерживаю. Кричу.

Паша

Вздыхаю от этого крика, и чувствую, что не вкусил ее до конца, не насладился так, как даже не мечтал. И ловлю ее доверчивость, ее открытость, ее эмоциональность сейчас, в этой комнате на двоих, этом мире наслаждения ею.

Чувствую, что она сейчас очень далеко, выгибаясь от чувства, ее поглотившего, пропала, потерялась в этом одном ей известном космосе, и возвращаю ее невозможно интимными поцелуями, сладкими и откровенными.

И она возвращается, в кольцо моих успокаивающих рук, словно маленькое суденышко на родную пристань после сильнейшего шторма.

Оглаживаю ее обнаженную спину, целую макушку, волосы, глажу успокаивающе, выравнивая свое и ее дыхание, показывая, что в космосе хорошо, но со мной — лучше, намного лучше! И она доверчиво льнет ко мне.

Мягко целую ее губы, и думаю, что она прямо сейчас, за одну милисекунду, уснет, растворится в ночи и пропадет, и мне уже кажется, что я уже хочу, чтобы она спала вот так, в одной постели, несмотря на напряжение, так и не прошедшее, в разбуженном ее криком естестве. Я — не главное. Главное — она.

Что происходит с моей душой? Всю душу выворачивает наизнанку нежность, желания оберегать и заботиться показывают голову, и я улыбаюсь этим чувствам, и от этого коктейля эмоций я сам не свой, и хочется сжать ее сильнее, чтобы вдавить в себя, и оставить там, внутри, чтобы не пропала, чтобы наверняка.

И хочется оставить ее, обнаженную, ранимую, на постели, и закурить в форточку (совершенно несвойственное жаление для некурящего человека). И хочется остаться, вот так невесомо касаясь белоснежных плечи, груди, бедер.

Лена

Мои пальцы пробегают по его гладкой теплой коже, задевают соски. Твердые. Он вздрагивает. И стонет, когда мои губы, горячие, чуть влажные, касаются его сосков. Он сводит меня с ума. И я сейчас свожу его с ума.

Эта ночь, волшебная, хрустальная, только для нас двоих. И вот теперь все по-настоящему, кожа к коже, грудь к груди. И дыхание одно на двоих, и синхронный перестук сердец. Губы горят и пальцы по всему телу. И поцелуи — жадные, огненные, и уже бесстыжие.

И он снова медленно входит, и замирает. Открываю глаза и киваю, и он понимает все, и знает, что нам снова уже не остановиться, и потому продвигается так медленно, насколько это возможно.

Закусив губу, не торопится, хотя я полностью готова, и расслаблена первым оргазмом, и наконец он полностью во мне.

Мягко целую его плечо и сильнее обхватываю руками, меняю положение ног, и его самообладание рушится, осколками разлетаясь кругом постели.

Начав медленно, будто раскачиваясь, он видит, что я снова на пороге, и снова в моих глазах близится полет в этот личный, интимный космос, и он теряет себя.

Паша

Вдруг останавливаюсь.

— Тебе больно?

Она выныривает откуда-то из запределья и непонимающе смотрит.

— Боже, продолжай, продолжай.

Ее стон, полувсхлип, словно отпускает напряжение, и я снова срываюсь, но так, что уже не знаю, как остановиться, не знаю, где верх и где низ, где черное