Черный-черный дом - Кэрол Джонстон

– Ты мудак. Ты чертов мудак, Роберт.

* * *

Я иду к Аче-Лурах. Несмотря на то, что дождь все еще не прекращается, а небо над Атлантикой остается по-штормовому мрачным. Несмотря на то, что в декабре в этом месте мало прекрасного. Луг болотистый и бесцветный, озера подернуты рябью. Но все же это успокаивает меня, разгоняет туман в моей голове. Здесь царит покой. Тишина, которую даже буря не может потревожить или разрушить. Как эти плоские, бесстрастные камни, стоящие на страже на скалах в Ор-на-Чир. Такие высокие, что способны заслонить солнце.

Я карабкаюсь по утесу почти до самой его ветреной вершины. Останавливаюсь у большого плоского камня недалеко от берега и устраиваюсь в этом относительном укрытии. Вокруг меня тишина. Тонкие, дрожащие корни свисают вниз над каждой темной норой, большой или маленькой, как занавески из бусин над дверным проемом.

Мне не следовало делать того, что я сделал с Чарли. Не стоило говорить того, что я сказал. Cмотрю на мокрое серое небо, на быстро движущиеся облака. Я все испортил. Я думаю о словах Мэри: «Чтобы иметь что-то, не обязательно владеть этим, Роб. Нужно просто верить, что это твое». Я все это испортил.

Лицо мамы изменилось так же быстро, как и она сама. Она так и не перестала носить черное, и иногда это лицо – уже не худое и бледное, а опухшее и испещренное красными жилками – было единственным, что я мог видеть в ней. Ожоги, оставленные на ее коже пламенем очага. Стакан с низкопробным пойлом, который неизменно дрожал в ее руке.

По ночам, когда шторм обрушивался на берег и заунывный звон приливного колокола эхом отдавался в нашем домике, она переставала пить. Часами смотрела на меня, а я ждал ее гнева, отчасти надеясь, что этот немигающий взгляд исчезнет.

Но я сдержал свое обещание. Я никогда никому не рассказывал.

И вот теперь рассказал.

Призраки – это просто незаконченное дело. Невысказанные истины. Чувство вины, прячущееся под камнями, в кроличьих норах. Им не нужно следовать за тобой, потому что они и есть ты.

Раздается шум. Громкий, как рев. Не со стороны пляжа или моря, а из глубины острова, с юга, за кладбищем. Когда несколько мгновений спустя со стороны Шич-а-Хойн-Вор выбегает группа людей, я встаю и прищуриваюсь, чтобы понять, от чего они бегут. Но дождь затянул туманом юго-запад острова, и сквозь него ничего не разглядеть.

Раскопки. Должно быть, это там. Я тоже пускаюсь бежать, хотя трава скользкая от дождя, а болотистая земля ненадежна. Меня охватывает радостное возбуждение, которое заставляет забыть обо всем остальном, и это достаточный стимул, чтобы продолжать бежать.

Требуется слишком много времени, чтобы добежать до узкой прогалины. Я бреду по ней, а крики становятся все громче. Позади меня появляются люди – они возвращаются туда, откуда выбежали, навьюченные рюкзаками и рулонами брезента.

Торр-Дисирт переполнен людьми, мечущимися туда-сюда, как мыши. Я медленно поднимаюсь на гребень – ничто не способно задержать тебя так, как мокрый торф, если он того пожелает – и, добравшись до вершины, вижу в нескольких футах от себя Джаза, который раздает резиновые покрышки целой очереди промокших археологов.

– Что это? – окликаю я, наблюдая, как они бегут с этими покрышками к длинной траншее, расположенной ближе всего к кладбищу, на краю основного раскопанного кургана.

Джаз нетерпеливо оборачивается, а затем широко улыбается, узнав меня. В первый день моего посещения раскопок несколько месяцев назад я рассказал ему все, что знал об истории острова, и в ответ он несколько часов показывал мне разрытые траншеи и планы раскопок. Может, он и житель материка и ему всего восемнадцать лет, но я знаю, что он чувствует то же, что и я: тягу к этой земле, равной которой нет.

– Мы что-то нашли! – кричит Джаз, перекрывая шум ветра, дождя и голоса тех, кто спешит накрыть траншеи брезентом. Он машет рукой в сторону края траншеи, где руководитель раскопок – профессор Как-Его-Там, который ни разу не уделил мне времени, – сидит на корточках и бурно жестикулирует.

– Подожди меня, – говорит Джаз, когда кто-то выкрикивает его имя, и направляется к траншее с последними шинами в руках. Его глаза сияют. – Это потрясающе.

Я жду, стоя на дальнем южном краю хребта. И вот траншея уже надежно прикрыта, дождь усиливается, а археологи начинают собирать вещи и неохотно уходят. Джаз остается, ждет, пока все разойдутся, и только потом возвращается ко мне. И хотя мы одни, чувство волнения, чувство открытия все еще достаточно остро, чтобы волоски на моей коже встали дыбом.

– Я покажу тебе, – предлагает Джаз. – Но никому не говори, что я это сделал, хорошо?

Я следую за ним вдоль хребта и огибаю курган. Приседаю рядом с ним, когда мы достигаем пространства между кладбищенской стеной и закрытой траншеей.

– Нам придется поторопиться, – говорит он, сталкивая пару шин с брезента и пытаясь удержать его, пока вокруг нас воет ветер. – Он и так слишком долго находился под открытым небом.

Я ожидаю увидеть кости. Ведь это, в конце концов, курган. Но когда Джаз открывает траншею, я вижу труп, тело человека. Я едва не отшатываюсь, но не от страха или отвращения, а от чего-то другого – чего-то, чему я не могу дать названия. Тело лежит на правом боку, свернувшись в позу эмбриона, и закрывает лицо руками. Конечности и туловище грязно-коричневого цвета. У него есть волосы, темные и свалявшиеся, прилипшие к черепу. Пальцы сжаты в кулаки, как у меня. Когда Джаз снова опускает брезент над траншеей, я чуть не выхватываю край полотнища у него из рук.

– Потрясающе, правда? – Его глаза все еще сияют. – Просто потрясающе.

– Как…

– Тело мумифицировано. Профессор Хиггинс считает, что оно было закопано в торфе, прежде чем его похоронили здесь. – Он ухмыляется. – Я имею в виду, это чертовски удивительно. Он выглядит так, будто его могли похоронить год назад, верно? Но всё – все артефакты, которые мы нашли на данный момент, – относится к позднему бронзовому веку. Ему должно быть три тысячи лет. – Его глаза расширяются. – По меньшей мере.

Я смотрю вниз на дождь, барабанящий по брезенту и уже образующий лужи. Мое сердцебиение замедляется, но кожа все еще стянута, мышцы напряжены.

– Как он умер?

– Мы не знаем точно. У него на черепе след от удара тупым предметом. На туловище, возможно, ножевые ранения. Нужно провести углеродный анализ костей, и тогда мы сможем установить достоверную причину смерти. Выясним точно, был ли он убит. Узна́ем, почему.

Но