Дикая история дикого барина - Джон Шемякин

Чехов в письме к Суворину, будучи уже очень больным человеком, написал просто: начнется война – пойду на войну. Не на марш мира пойду, а пойду на войну, написал Чехов. За Россию пойду на войну. Скажем прямо: за Российскую империю. Вот такой был неприятный человек этот Чехов.

Тут в комментариях стали появляться долгожданные интеллектуалы. Для них, для солнышек наших, уточняю: на войну Чехов собирался захватническую, колониальную, за передел сфер влияния. Собирался Антон Павлович воевать с Британией. Британия в очередной раз учила Россию, как быть умной, богатой и красивой. И слегка в этом деле увлеклась. Россия напряглась от бесконечных поучений от Британии. И всюду стали поговаривать, что вот-вот, значит, полыхнёт пламя европейско-азиатской бойни. Для усугубленных интеллектуалов дополню, что, конечно, Антон Павлович не хотел вступать в разведпоисковую группу диверсантов. Прямо не стал в письме указывать этого, скажем осторожнее. Он интеллигентно написал, что, случись война, он пойдёт воевать за Россию с Британией, используя на войне всю свою высокую квалификацию. Как некоторые догадаются, квалификацию медика. Какую квалификацию могут предложить участники марша мира, я не знаю. Наверняка высочайшую. Если делаешь карьеру в Москве, делаешься успешным, то, конечно, квалификацию получаешь просто обалденную во всех смыслах. Столько всего приключается на карьерной лестнице – словами не передать. Поэтому маршу мира легче бороться за мир, чем за то, чтобы их не имели на рабочем месте развязные начальники.

Пошел бы Чехов на марш мира с британским флажком и криком: «Прости нас, Индия?» Вот вопрос, который будет занимать меня в ближайшее время.

Не все люди понимают, что призыв к миру, если это призыв к миру, обязан быть адресован ко всем участникам конфликта. Иначе это не призыв к миру.

Любителям и ценителям.

«Снип-снап-снурре» – это карточная игра.

Количество колод: 1.

Количество карт в колоде: 52.

Количество игроков: от 3-х и более.

Старшинство карт: 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, валет, дама, король, туз.

Цель игры: первым избавиться от всех своих карт.

Правила игры. Сдатчик определяется жребием. Колода тщательно тасуется, снимается и раздается поровну между всеми игроками. Игроки сортируют свои карты, складывая их по порядку, карты одного значения рядом. Первый ход принадлежит игроку, который сидит слева от сдатчика. Игрок кладет любую свою карту в центр стола. Следующий игрок по часовой стрелке, если имеет карту такого же значения, выкладывает ее на стол и кричит: «Снип». Ход переходит к следующему игроку по часовой стрелке. Так игра продолжается до тех пор, пока не будет выложена третья карта такого же значения. Игрок, который выложит ее, кричит: «Снап». Выложивший четвертую карту, кричит: «Снуре». Выигрывает тот игрок, который первым избавится от всех своих карт.

Я так понимаю, что Шварц мог бы написать и «Себе-ещё-очко-перебор».

Эпизод из «Судьбы человека» про «после первой (второй и т. д.) не закусываю». Великий литературный эпизод, великое кинематографическое исполнение.

Не ударил пленный русский шофёр табуретом ближайшего охранника, не ткнул вилкой в глаз собеседника, а вёл себя все же очень достойно в нечеловеческих, запредельных условиях несвободы и унижения: личного, национального, мужского, любого… При этом не рвал на себе рубаху, не заходился в лозунгах. Жить хотел. Но хотел жить по своим несложным правилам. Поэтому немного подыграл этим нацистам, немного выдал «русского Ваню», но грани не переступил. Что и редко, и ценно. Хороший эпизод.

Вот только мы забываем, что настоящий поступок произошёл тогда, когда герой уходит из комендатуры и приходит в свой барак. Прижимая к груди хлеб и сало. Гонорар от смрадного врага, собравшего в лагере советских людей, чтобы их уничтожить.

Как только герой входит в барак, он не думает о стране, себе, достоинстве, свободе. Он говорит: поделите харчи, что я принёс. Разделите, по возможности справедливо, на всех. Не в стремлении к какой-то немыслимой и невозможной свободе подвиг шофёра, а в желании по справедливости спасти жизни своих. Используя все доступные и достойные средства.

Нам это понять трудно сейчас. Мы не помним главную фразу из этого эпизода.

«На всех поделите!» – вот главное.

Интересно, что фраза про «поделите» не вошла в обиходный застольный лексикон моих интеллигентных современников. Все, как и немцы, очарованы словами «не закусываю». Это совсем не потому, что мои современники какие-то не такие или скверные. Просто выстоять поодиночке, немного подыгрывая врагам, они могут, но вот представить себе «поделите на всех» не могут совсем.

Не сегодня это началось. Когда у меня в Шотландии спрашивают, а вот почему загнулся Союз Советских Социалистических Республик, я всегда отвечаю: «поделите на всех» перестали понимать. Не в каком-то там уравнительном и общинном смысле, а в самом прямом таком, барачном.

Мой дед сидел после войны в нашем советском лагере. Он говорил мне про это время одно. Джон, говорил мне дед, самое ужасное, что в лагере действительно невиновных не было. Через два месяца сидения в лагере невиновных в лагере уже не было стопроцентно. Ферштейн зи?

Я не знаю, как отреагирует нынешняя публика на произведение под названием «Вечера на даче около резиденции премьер-министра Российской Федерации».

Допустим, в этой книге будет про колдунов, оборотней, вампиров всяких. И вся эта шушера ухает, воет и вылазит из могил в двух шагах от дома, в котором премьер-министр отдыхает, а то и живёт годами. То есть упыри могут встречаться с премьером и выпивать с его охраной, зайдя на огонёк работающей станции подавления радиосигналов и лазерной антиснайперской защиты периметра ответственности.

А Николай Васильевич Гоголь ничего, назвал свой первый удачный литературный опыт «Вечерами на хуторе близ Диканьки».

Как нам всем прекрасно известно, Диканька была родовым имением всесильных Кочубеев. Лучших соратников государя, председателей комитета министров, послов и прочая. Для Кочубея в тридцать лет стать действительным тайным советником (выше уже просто некуда, выше только царь) – это не мечта, а серая повседневность. Опять назначение, опять трёхчасовой разговор с императором, снова графский титул, а сегодня что? княжеское достоинство вперемешку с орденами… господи! да когда ж закончится эта изнурительная цепь трудовых будней! – всё это читалось в глазах Кочубеев постоянно.

И Гоголь, ставя на обложку название имения графа (а потом князя) Виктора Павловича Кочубея, самого прозападного политика империи, у которого вокруг диканьковского дворца все было просто утыкано античными статуями и фонтанами, а внутри дворца заставлено вольтерами, дидро и руссо вперемежку с ламартинами и буало-кребийонами меж ватто и буше, как-то очень остро поступил. Не в плане конъюнктуры или насмешки, а просто как-то по очень острому углу в атаку зашел. Зачем Диканька? Не все ли ему было равно?