Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин

рваными обширными ранами мягких тканей тела и конечностей, иногда со жгутами, что говорило о большой кровопотере. После осмотра он устанавливал очерёдность операций и снова отправлялся мыться. Пока он обходил лежавших на столах, руки обрабатывала его помощница, старшая операционная сестра. С чистыми руками, надев стерильный халат и маску, Борис подходил к первому из назначенных на операцию. Как правило, это был раненый со жгутом, который конечно, снимался и накладывался повторно только в том случае, если из ран истекало чересчур много крови. Получив из рук операционной сестры необходимый инструмент, хирург приступал к ревизии раны, часто их было несколько.

Теперь, к августу 1942 года, после года работы, Алёшкин прооперировал уже не одну тысячу раненых. Вначале он постоянно испытывал вполне понятное волнение: каждая новая рана, несмотря на кажущееся однообразие, могла преподнести сюрприз, иногда очень грозный, как же тут не волноваться? Теперь действия его были уже совсем не такими, прямо скажем, бестолковыми и бессистемными, как год назад. Теперь, приступая к осмотру и вмешательству, он почти всегда был точен, а его действия безошибочны. Это позволяло быстро находить и устранять самые опасные места в ране. Пользуясь советами фронтовых и армейских хирургов, а также своим опытом (он часто думал, что год хирургии в действующей армии дал ему столько опыта, сколько он не накопил бы и за десять лет мирной жизни), Алёшкин удалял из раны инородные тела, иссекал безжизненные, размозжённые участки тканей, перевязывал повреждённые сосуды, удалял мелкие части раздробленных костей и бережно складывал вместе крупные. Вводил противогангренозную сыворотку в рану, промывал её риванолом и, убедившись, что кровотечения нет, поручал своему помощнику, который к этому времени освобождался, наблюдать за наложением повязки на рану и проводить иммобилизацию конечностей шиной. Тот руководил действиями перевязочных сестёр и санитаров, а Борис перемещался к следующему столу, около которого его ждала операционная сестра. Разумеется, всем перечисленным манипуляциям ранее предшествовала тщательная местная анестезия. То же Борис рекомендовал делать и Сковороде, когда ему приходилось обрабатывать небольшие раны или извлекать кусочки дерева, осколки, обрывки кожи или мышц где-нибудь на пальце руки или ноги.

Кроме перечисленных действий, Борис, как и любой другой хирург, руководящий бригадой, диктовал писарю, сидевшему у стола в предоперационной, всё, что следовало занести в операционный журнал и карточку передового района. При обработке легкораненых это делал его помощник. Обычно во время наплыва раненых ведение записей поручали работникам штаба медсанбата или подключали грамотных бойцов из команды выздоравливающих.

Как только малую операционную покидала группа легкораненых и под водительством санитара направлялась в соответствующие палатки, а затем выносился и лежачий, из сортировки приводили новую партию ходячих и приносили следующего лежачего. Так делалось всё время, пока в сортировке находились раненые.

В этот день поток их не прекращался. Бригада Алёшкина с участием Сковороды, начав работу с 14:00, работала без остановки почти десять часов. Затем их сменила бригада Картавцева. Впоследствии посчитали, что бригада Бориса сумела обработать более 120 раненых, в том числе около сорока лежачих. Подсчётами занимался Сангородский, он утверждал, что это был рекорд медсанбата.

Борис договорился с Картавцевым, что, если будет такой же наплыв раненых, он его сменит часов в восемь утра. От него Борис узнал, что Бегинсон прооперировал восемь «животов», затем его сменила Иваницкая.

Выйдя из палатки малой операционной и вдохнув свежий чистый лесной воздух, Борис едва не свалился. Десятичасовая напряжённая работа, от которой он за время своего начсандивства немного отвык, очень утомила его. Пошатнувшись, он невольно облокотился на стоявшую около тропки, протоптанной санитарами и ранеными, берёзку.

В этот момент он услышал тихий голос и почувствовал, как чьи-то маленькие руки, упираясь в его спину, пытаются поддержать его.

— Товарищ комбат, вам плохо? Что с вами?

Алёшкин узнал голос Шуйской.

— Ничего, это просто от свежего воздуха, сейчас пройдёт. Вот закурю, и пройдёт, ведь десять часов не курил.

— Может, вас проводить? А курить-то вам не надо, ещё больше ослабнете. Надо бы чаю крепкого.

— Ничего, ничего. Чай Игнатьич, поди, приготовил… Я сам дойду. Иди, отдыхай, тоже десять часов без перерыва работала.

— А я и не устала вовсе, ещё могла бы, да Елизавета Васильевна прогнала, — задорно ответила Шуйская и скрылась за ближайшими кустами, отделявшими палатку малой операционной от небольшого барака, в котором жили операционные и перевязочные сёстры.

Борис всё-таки закурил. Почувствовав себя бодрее, он направился к своему домику. Каково же было его удивление, когда, открыв доверь, он обнаружил, что его не встречают. Более того, исчезли все его вещи. Не было книжек, которые он возил с собой всё время и которыми часто пользовался. Они всегда стояли на маленькой полочке, укреплённой на стене землянки или домика. Не было и его постели. Всё это Борис успел разглядеть при свете зажжённой спички. «Вот чёртов старик, — подумал Алёшкин, — всё-таки перенёс всё на новое место! Теперь тащись туда, а это опять почти полкилометра. Не пойду, лягу здесь на топчан и просплю до утра». И Алёшкин, раздосадованный и разозлённый на Игнатьича, закуривая новую папиросу, прилёг на топчан. Без матраца и подушки лежать было неудобно, кроме того, очень хотелось снять сапоги. За десять часов непрерывного топтания ноги отекли (теперь, после блокады, ноги стали отекать довольно часто), хотелось есть и пить. И Борис, мысленно ещё раз выругав Игнатьича, встал, вышел из домика и побрёл к новому жилищу. Хорошо, что он знал дорогу и уже умел ориентироваться в лесу: на улице было совсем темно, хотя в вышине и мерцало множество звёзд.

Джек его встретил радостным повизгиванием и бросился к нему на грудь. Под потолком горела электрическая лампочка (Игнатьич позаботился о свете и заставил электрика подключить командиру лампочку от линии освещения, идущей в операционную). На столе стоял чайник, котелок с горячей кашей и ломти свежего хлеба.

Борис с удовольствием стащил сапоги и, буркнув:

— У, чертушка старый, всегда на своём поставить хочешь, — принялся за еду.

А ещё спустя полчаса все в этом домике, как, впрочем, и во многих других, спали крепким сном.

Глава вторая

Часов в шесть утра Борис проснулся от внезапно раздавшегося грохота и криков людей. Одновременно с ним вскочили Игнатьич и Джек. Последний, жалобно заскулив, юркнул под топчан, а комбат с Игнатьичем, торопливо одевшись, выскочили наружу.

Мимо домика бежал взволнованный Скуратов, с ним несколько санитаров и шофёров. Борис крикнул:

— Что случилось?

Скуратов остановился и радостно воскликнул:

— А, вы здесь! А нам только что сказали, что разбомбило ваш домик! Сейчас над батальоном пролетел самолёт,