Он, она и ...собака - Лесли Шнур

— В каком смысле, что я делал? — Отвернувшись, он натянул трусы. — Мы были в постели — э-э… на полу, — и это было очень приятно. Вот чем мы занимались, это совершенно не твое дело.

— Ну уж нет. Это, черт побери, именно мое дело… Нина? — в третий раз воскликнул невесть откуда взявшийся двойник хозяина квартиры.

И она расплакалась, кажется, поняв, что произошло. Она впала в смятение и разозлилась. Дэниел, оказывается, не настоящий Дэниел? Тогда кто же он, черт возьми, такой? С кем она только что занималась любовью (неверное слово, ибо они лишь трахались, что, в общем, тоже неплохо)? Кто целовал ее несколько дней назад на террасе? Кто на всех этих фотографиях? Кто помогал ей, когда она покалечилась? Кто играл на тромбоне на пирсе? Кто лгал ей? Необходимо разобраться, что происходит, иначе она убьет одного из них. Или обоих.

Прикрываясь подушкой, Нина собрала разбросанную одежду. Дэниел, ее сексуальный партнер, помогал. Старательно закрываясь, она надела лифчик, футболку. Затем, балансируя на больной ноге, натянула трусики. Шорты. Пока она одевалась, слезы стыда, унижения и гнева лились по ее лицу, стекали по подбородку и капали на пол, какой-то из Дэниелов вышел, второй же остался, молча уставившись на нее.

— Ты что, ложишься в постель с первым встречным? — наконец проговорил он.

— Что?

— Ты даже не знакома с этим парнем, но ложишься с ним в постель — или на пол, все равно.

— Кто ты, черт возьми, такой? — возмутилась Нина.

— Я Дэниел. Мы познакомились в моей ванной, я помог тебе с тем хамом в парке, помогал укладывать тебя в машину «скорой», я… хм… целовался с тобой на террасе.

Она улыбнулась, но потом ее словно окатили ведром ледяной воды, и улыбка погасла.

— Если ты Дэниел, тогда он кто?

— Он не Дэниел. Он Билли, — заявил второй Дэниел, выходя из спальни полностью одетый.

Дэниел, он же Билли, глянул на него так, словно готов был убить на месте.

Они стояли рядом, и Нина внимательно их разглядывала. Сначала одного. Потом другого. И заметила разницу. Ее Дэниел, Любимый Дэниел, оказался стройнее, глаза его были темнее и глубже, в лице гораздо больше участия и понимания. Сексуальный партнер раскованнее, руки болтаются, штаны висят, футболка помята. Глаза пустые и невыразительные, в лице абсолютное равнодушие к миру.

Она переводила взгляд с одного на другого. Кровь бросилась ей в голову, сердце неистово колотилось, вены пульсировали. Неужели они нарочно все это затеяли? Неужели это гадкая, идиотская игра? В которую так любят играть близнецы в школе — притворяться друг другом? Или что, они один и тот же человек?

Она подняла костыли и захромала к выходу.

— Постой, — окликнул ее Любимый Дэниел. — Погоди. — Он схватил ее за локоть: — Позволь мне объяснить.

— Билли? Ты ведь Билли, верно? Ты лгал мне. А ты… — Она обернулась к его двойнику. — Ты использовал меня!

— Эй, послушай, ты сидела здесь, такая симпатичная, заигрывала со мной! Мне больше ничего не надо для этого дела. А тебе?

— Свинья! — отрезала Нина.

— Свинья, — повторил Любимый Дэниел.

— Лжец, — огрызнулась Нина.

— Я был вынужден! Ради своей работы…

— Пошел к черту!

Она рывком распахнула дверь. Решив, что они идут гулять, в ноги ей бросился Сид.

— Пока, Сид! — Закрывая дверь, она процедила: — Прошу на меня не рассчитывать! Ищите себе другую няньку.

Итак, у Нины был секс с Дэниелом. С тем самым Дэниелом, в которого она сначала влюбилась, о котором мечтала, с которым занималась любовью в своих фантазиях. Но это был вовсе не тот Дэниел, что отчитывал гнусного типа в льняном костюме, что играл для нее на тромбоне, помогал ей как родственник, когда случилось несчастье с ее коленом, не тот, кто целовал ее на террасе. Тот Дэниел, которого она знала, вовсе даже не Дэниел, а Билли, брат-близнец Дэниела. Этот Билли, добрый, мрачный, интересный и нудный, сдержанный и душевный, поборник морали, лгал ей. Несколько месяцев.

И вот теперь она влюблена в лживого ублюдка.

Но занималась сексом с ублюдочным братцем лживого ублюдка.

И хотя она чувствовала себя дурой и была в ярости, то есть разъяренной дурой, она должна была все же признать, что, пожалуй, ощущает себя помолодевшей. Как в те времена, когда училась в колледже и совершала много-много-много сексуальных ошибок. (Но всегда безопасных — это единственное, за чем она строго следила. Секс должен вас будоражить, а не убивать.) Разница состояла в том, что тогда не о чем было жалеть. Сейчас же она чувствовала и боль, и раскаяние, и гнев, будто какой-нибудь урод в «хаммере» подрезал ее, заставив резко свернуть, и от этого пострадал Сэм, или Боно, или Мими, или Клэр — кто-то, кого она всем сердцем любила.

Но виноват ли в этом урод в «хаммере»? Или виновата она? Не слишком ли быстро ехала? Может, вертела головой по сторонам, вместо того чтобы смотреть на дорогу? Или отвлекалась на разные глупости, болтала по телефону, меняла диск, вместо того чтобы следить за дорожными знаками?

Она хотела бы заявить, что не виновата, но действительно влюбилась в парня по дурацким причинам. Хотя позже влюбилась в его близнеца уже по причинам вполне достойным. Как же неприятно и неловко обвинять! Насколько легче быть обиженной и страдать… Она обманута. Она занималась сексом в результате обмана.

И пора было идти гулять с собаками.

Впрочем, собаки и все остальные могут отправляться ко всем чертям.

Она собиралась оставаться здесь, в своем душе, под потоком горячей воды, стекавшей по лицу вперемешку со слезами, еще не меньше часа. Но не могла. Или могла? Она ведь собачья нянька, и это святая правда.

Никаких уловок, лукавства, притворства. Или все-таки? На нее всегда можно рассчитывать, если нужно погулять с собакой. Это правда? А разве она не временно занимается этой работой, пока решает, что делать с собственной жизнью? Разве она не лжет, когда говорит, что это и есть ее жизнь? Разве не были полным и абсолютным враньем ее слова о том, что она ничего больше от жизни не хочет?

Раньше она боялась, что ее выведут на чистую воду — выяснится, что она неталантлива, неумна, вообще ничего собой не представляет.

Но разве это не было ложью? Разве не ложь — притворяться, что ничего не ждешь, не имеешь никаких стремлений? Как страшно признать свое стремление чего-то достигнуть — а потом страдать от провалов и утрат или, что хуже, быть недостойной этого! С горы падать больнее, чем с кочки. Настоящей смелостью было бы признать, что чего-то стоишь, что талантлива, и доказать это. Это и есть страшная тайна Нины? Она честолюбива, считает себя особенной, знает, что талантлива, прекрасна и необыкновенна. Но Боже упаси признаться в этом, произнести вслух, жить, подтверждая это. Поскольку она трусливая кошка. Или в ее случае собака. Трусливая. Вот так просто.