Ночь с роскошной изменницей - Галина Владимировна Романова

Увидев Соню, приосанился с чего-то и заорал:

– Сонька, дрянь, ты куда лезешь, а?! Кто же тебя просит лезть мордой в самую грязь?!

Соня просто остолбенела. Она, может, и лезет туда, куда ей лезть заведомо запрещено, но это ведь ее личное дело. И совершенно оно не касается ни мужика в бейсболке, ни его собаки, которая вырвала вдруг поводок из рук хозяина и ходко затрусила в ее сторону.

Посторонившись, Соня попыталась пропустить по вытоптанной в пыли тропинке старую собаку, но не тут-то было. Такса на немыслимой для нее скорости добежала до нее, встала как вкопанная и бойко замотала коротким хвостом. Умные глаза смотрели на Соню с умилением. Пришлось опускаться на корточки и ласкать добрую собачью мордаху.

– Сонька, ну что же ты такая бестолковая, а? – снова завопил хозяин собаки, но теперь уже над самой Сониной головой. – Чего же ты вечно ко всем пристаешь?!

– Я не пристаю, она сама. – Соня пожала плечами, недоумевая от такой бесцеремонности мужика. – Она сама подбежала.

– Так, стоп! Что-то я не пойму! – Бейсболка поползла со лба на затылок, а на Соню накатило чужое виноватое изумление. – Это ведь я про собаку, барышня. А вы что подумали?

– Ее Сонькой зовут? – поняла наконец она. – Тезка, значит. Понятно…

– Вот блин, а! – Глаза мужика озорно блеснули. – Во я попал, а! Так вы тоже Софья?! Офигеть!!! Вы Соня, а я Саня, будем знакомы?

Поднявшись с корточек, она пожала крепкую рабочую руку Александра и, кивнув в сторону таксы, проговорила:

– Славная у вас псина. Добрая.

И тут же вспомнилась голосистая беспородная Муська, бесследно пропавшая после смерти Анны Васильевны. И снова защемило сердце. Вспомнилось, как ходила по их двору и громко звала ее, и за мусорные контейнеры заглядывала, и гаражи все вдоль и поперек прочесала. Пропала собака…

– Ага, собака хорошая, верная, главное. – Александр приподнял бейсболку, пригладил слежавшиеся под ней волосы и снова натянул ее почти на самые брови. – А вы к кому, Софья? Я тут с детства живу, всех наперечет знаю, и гостей их тоже. Все примелькались. Так что, уж простите мне мое любопытство, но любопытно все же, кому так посчастливилось?

– Я к Снимщикову Олегу Сергеевичу, – призналась она, помявшись ровно лишь минуту. – Не знаете, дома он?

– Дома, дома, это ведь дружок мой школьный, Олежка-то! Я тут пытался его с утра развести на пару банок пива, куда там… Весь бумагами обложился, карандаш за ухом. Дела творит. – Тут глаза собачьего хозяина наполнились озорным пониманием, и он спросил: – А вы к нему по делу, вообще, или как?

Сказать правду? Соня даже губу прикусила, боясь проболтаться. Правда ведь была очень смелой, почти вызывающей. Она… господи, самой себе признаться стыдно, она заскучала без Снимщикова. И сама представить не могла, что проснется сегодня утром с острой потребностью его увидеть. Может, Дворников так на нее подействовал вчера днем, отфильтровав ее мысли и рассредоточив их по отсекам: что есть правда, что желание, а что желанная правда. И вот такая желанная правда и пригвоздила ее сегодня за утренним кофе: она заскучала по Снимщикову.

Попыталась отвлечься. Взялась добросовестно за тряпку, пылесос. Проехалась раз-другой мохнатой щеткой по полу в спальне, скользнула по зеркалу тряпкой, переложила с места на место белье, будто бы приводя его в порядок, даже доску гладильную поставила, настраиваясь на благоразумие.

Все мимо нужной темы! Все усилия!

Ни одной путной мысли в голове, кроме одной – она хочет его увидеть. Она хочет слышать его голос, пускай даже он станет обвинять ее. Про остальные свои «хочет» Соне даже думать было страшно, там все было еще более смелым и еще менее благоразумным.

Упустив, как всегда, кофейную пенку на плиту, она минуты три бездумно на нее глазела. Вытирать не стала, чашку мыть тоже, а почти бегом припустилась снова к шкафу, начав перетрясать одежду. Должна же она хоть раз выглядеть как человек. Без мятых юбок, оторванных хлястиков на босоножках, выпачканных кофт с гигантскими карманом и капюшоном. Должна же она хоть раз произвести на него впечатление как женщина, а не как подозреваемая, с которой ему непременно захотелось разделиться.

Надо же, выбрал тоже выражение: «Нам надо разделиться!» А чего делить им между собой: версии, подозрения, сомнения?..

Она надела любимое свое платье, оно было чудесным сразу во всех отношениях. Не мялось совершенно, не липло к телу, а мягко обтекало его, подчеркивая все, что надо. Руки оставались открытыми, чуть-чуть спина и много больше грудь. На ноги – босоножки на таком высоком и на таком тонком каблуке, что, когда она шла, казалось, что идет на пальчиках. Проблемой оставались волосы. Убрать их в хвост – несерьезно и совершенно несексуально, к чему тогда это платье. Оставить распущенными – так легкое дуновение ветра способно было превратить ее голову в гигантский одуванчик, что же в том сексуального. Надо что-то придумать…

Думала недолго, накрутив тонких жгутиков и заколов их крохотными сверкающими заколками. Получилось совсем неплохо, и ветер не страшен.

Оставалось произвести впечатление на Снимщикова, для него ведь, а не для разинувшего рот Сани она так старалась.

– Я к нему по делу, – с бесстрастным видом отчеканила Соня, кивнула Александру, потрепала за большущими ушами таксу и взяла курс на подъезд Снимщикова, успев обронить: – Всего вам доброго, Александр.

В подъезде было гулко, прохладно, жутко воняло кошачьей мочой и запустением.

Неужели люди не могут, для самих же себя, навести здесь порядок, подивилась Соня человеческой беззаботности. Неужели так сложно установить понедельное дежурство, раз уж жэку этим заниматься недосуг. И хотя бы раз в неделю подмести и вымыть лестницу. В старом их доме, где она с родителями провела свое детство, все именно так и было. Велось поквартирное дежурство. И каждую субботу кто-то из очередников надраивал облезлые деревянные ступеньки с порошком или содой. И пахло у них всегда в подъезде совсем иначе: чистотой и пахучим от порошка деревом.

До двери Олега она добралась, задохнувшись то ли от дурного запаха, то ли от подъема, что показался ей очень долгим, то ли от волнения, которым заходилось сердце, бухая о ребра как сумасшедшее.

Позвонила раз, другой, третий. Никого! Может, ошибся приветливый хозяин доброй мудрой таксы с таким знакомым и привычным именем – Софья? Может, отсутствует Снимщиков Олег Сергеевич, как это он назвал его так симпатично и по-домашнему: Олежка?..

Снимщиков был дома. И гостей он совсем не ждал, потому и открыл ей в одних трусах. С тем самым карандашом за ухом, о котором упоминал его друг Александр.

– Ты? – спросил он, почти не удивившись, отступил от двери, впуская к себе в квартиру, и спросил без намека на любезность: – Чего это ты вдруг пришла? – и тут же совсем не к месту провокационно поинтересовался: – Соскучилась?

Что говорить?! Что говорить, если и правда соскучилась?! Врать не хотелось, он и так полон чужим враньем под завязку.