Собрание сочинений. Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы - Юрий Мамлеев

Как только Черепов взглянул на него, кот сам пошел и прыгнул на стул рядом.

«Вот он прав, — подумал Черепов. — Он не рвется незнамо куда, как эти все московские, метафизические, мистики, эзотерики, а просто ждет, что с ним будет. И никаких истерик, никаких вопросов».

Черепов и сам себя считал таким «ожидающим», потому и почесал кота за ухом. Подошла кухарка и сказала, что кота нельзя чесать, он волнуется после этого. Черепов не удивился, это качество давно исчезло в нем, но он посмотрел на кухарку так, что она ушла. А кот замер на стуле.

Клим довольно хорошо знал метафизическую московскую компанию, и Далинина и Корнеева, и Таню и Марину, практически всех, наиболее сложных, и даже Орлова видел один раз, но слышал многое о нем.

И все их стремления он отрицал, хотя перед Орловым испытывал какой-то неприятный ужас. Отрицал он их потому, что считал, что человеку не дано, просто невозможно проникнуть в абсолютно запредельное, в последние тайны. Метафизическая революция возможна только сверху, то есть когда Нечто высшее, что люди обычно называют Богом (хотя, Черепов полагал, что это слово слишком измызгано мелким человеческим разумом), или уж лучше сказать, Абсолютная Реальность смахнет, как бред, этот, до комизма несовершенный мир. Сверху придет Новая Бездна и сметет все (и природу, и культуру, и религии, и надежды на единство с Ней Самой, с этой Бездной), и из ее Пропасти воздвигнется совсем иное, иное Бытие… Но вовсе не глупо-райское, а непостижимо-бездонное, великое, сверхзагадочное, и воссозданное вовсе не для так называемого счастья каких-то глупых тварей. В этом Черепов был убежден. Но немыслимо людям как-то вызывать, хотя бы косвенно участвовать в этом космическом перевороте, они бессильны в этом, могут только предаваться иллюзорным играм в постижение последних тайн. Совершить такое может только Бог, Пропасть сверху. Человек должен только сидеть и ждать такого исхода, и ничего больше. Правда, у него был приятель, которого он называл «Юродивый Бездны», — этот считал, что метафизически сделать что-либо невозможно, не по рылу, мол, задача, но можно как-то провоцировать Бездну на ее скорейшее вторжение. Как провоцировать? Нелепым поведением, действием, образом жизни, показывающим, что этот мир, с его фокусами, бредом, короткими жизнями и т. д. окончательно надоел людям. И этот парень выкидывал такое, что при воспоминании об этом ничему не удивляющийся Черепов жмурился, как кот, сидящий сейчас напротив него на стуле.

Но их пути разошлись (ученик отошел от учителя), ибо Клим полагал, что даже такое, и даже еще более изощренное провоцирование бесполезно: Бездна придет сама и только когда захочет. Глупо ее торопить. Воля человеческая тут не играет никакой роли. Надо сидеть и просто ждать, поэтому Черепов и относил себя к абсолютно ожидающим, а своего «юродивого» — к психопатичным, нервным ожидающим.

По поводу всех этих путей в потустороннее у Черепова была такая схема:

1) Все религии — детский сад, они хороши для приготовишек, для «малых сих», и действительно, дают облегчение, спасение, но, по большому счету, временное, и, конечно, только в пределах этого «творения» и его принципов. В Откровениях Бог сообщил людям только те истины, которые, во-первых, им необходимы и понятны, а во-вторых, чтоб избежать окончательного распада и гибели «погибших», и наконец, только то немногое из океана высшей Реальности, что мог вместить узкий человеческий ум. И это они все же вместили, но в достаточно искаженном виде, сквозь туман, особенно благодаря вмешательству «посредников» и по мере удаления от Первоисточника. Но и это хорошо, иначе бы совсем пропали. Многое, как известно, мир не вместил.

2) Метафизическая реализация, великая адвайта-веданта, не дуализм между душой человека и Богом — это, конечно, иное дело, это тебе не «погибшие», не приготовишки, но с точки зрения Бездны — все равно: то, что связано с принципами этой духовности и этой Вселенной будет сметено.

Например, считал Черепов, возьмем самое элементарное: соблюдать или нет законы религий? Лучше, конечно, соблюдать (для спасения), но с точки зрения Бездны, это безразлично. В некотором смысле неплохо даже быть «атеистом», спокойно полагал Черепов, ибо Бездне лучше войти в пустое, не загруженное ничем сознание. Относительно Бездны для человека нигде, ни в каких законах и религиях, ни в метафизике, ни в абсолютном повиновении — нет опоры. Он может только жутко ждать.

О запредельных, типа Орлова, частично Марины, Черепов полагал следующее: они думают, что идут в Бездну, но сами идут не в ту Бездну, которая придет и сметет. Их Бездна еще в этой цепи, в этой «иерархии» бытия и небытия. Она отступит, эта их Бездна.

И все же здесь Черепов чуть-чуть колебался. Он испытывал непонятный ему трепет перед Орловым, ибо последний, практически, был там, где Черепов не мог быть. Клим только ждал. Кроме того, во время их единственной встречи Черепов смешался, потерял себя, ум его провалился под одним только взглядом Орлова. Но он быстро вышел из этого внезапного состояния.

«Иначе бы я погиб», — думал впоследствии Клим.

Нет, относительно Орлова было очень и очень непонятно, подозрительно, но Клим не сдавал свою позицию: должна прийти новая Бездна, которая сметет все существующее, всю эту Вселенную, этот мир Абсолюта…

Все это молниеносно пронеслось снова в сознании Черепова, как некое заклинание, пока он сидел в этой пивной лачуге, пил пиво и смотрел на кота.

Вспомнил он сейчас и то, что сам Орлов считал его позицию весьма опасной. Почему — Григорий Дмитриевич не объяснил.

Черепов вздохнул и вдруг проявил слабость в душе. Зачем ему надо было, подумал он, разойтись со своим «юродивым от Бездны» — тихеньким, странным существом, несколько фантастическим, но способным целовать руки Черепову, настолько он обожал гениальность и прозрения Клима. «Юродивый» считал, что он провоцирует Бездну, но ведь и сам Черепов — в этом Клим иногда признавался себе — имел порой женственность считать, что сам факт, простой факт ожидания Бездны может способствовать Ее приходу….

Черепов, если бывал сентиментален, то только на минутки две-три…

И вдруг прямо на него с кружкой пива попер совершенно дикий человек, но главное — загадочный. На вид ему было всего лет тридцать, а загадочность состояла, во-первых, в сгорбленности, какой-то непотребной асимметрии тела, не так чтобы уж совсем в уродстве, но близко к этому, а во-вторых, в проницательно-безумных глазках, незаурядном выражении лица. Все вместе и давало ощущение какой-то хищной затаенности. К тому же уродство скрашивалось внутренней энергией и извращенным светом в глазах. Черепов даже слегка вздрогнул и вспомнил, что он человек, и к тому же смертный. Но на лице незнакомца засияла весьма добрая, но с извивом улыбка.

— Я к вам, я к вам, — заскрипел он странным голосом. — Я-то вас давно знаю, хе-хе…

— Садитесь поближе, — хмуро ответил Черепов, сразу пришедший в себя.

Незнакомец сел и назвал себя Севой. Черепов тоже представился. Сева хлебнул из кружки и вдруг истерично, как ворона, затараторил:

— Вы ведь сюда давно ходите. Я вас приметил. Вы из Москвы в эту пивную почему-то приезжаете. Всегда один. Сидите обычно у окна, такой задумчивый. Мне интересно, хи-хи…