Собрание сочинений. Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы - Юрий Мамлеев

— У меня родная сестра здесь живет, — холодно ответил Клим, — Ульяна. А сам я Клим Черепов.

— Так, так, так, сестренка, значит. Хорошо иметь близкого человека. И фамилия какая у вас любопытная. Мне бы с такой фамилией жить да жить.

— А вы-то кто?

— Да как вам сказать?! Сам не знаю.

В глазах Черепова мелькнул слабый интерес.

— Значит, бродяга, бомж, недотыкомка, персонаж из потустороннего мира.

При слове «потустороннего» незнакомец подскочил и вдруг прямо зарычал:

— Ненавижу, ненавижу…

— Кого?

— Потустороннее. Загробный мир ненавижу. И слова эти. Помешались все на них. Какой потусторонний мир, с нас этого мира хватит! Вон, какой огромадный… Не хочу, не хочу!

— Да кто вас туда тянет? Вы же молодой, хоть и с горбом, прямо скажем.

— Я в принципе ненавижу… Развелись тут. Здесь, у нас в мире этом страшно-о, но хорошо-о-о!! — и незнакомец даже широко раскрыл рот.

— Нравится? — холодно спросил Черепов.

— А вам как будто нет?! Вот вы сидите все время, пиво пьете и о чем-то размышляете — разве плохо? Я бы все время так сидел. Только без всяких дум. Наслаждался бы и все… Мне и горб не помеха… Кстати, о чем вы думаете? О чем можно сидеть и так долго думать?

Незнакомец положительно развеселил Черепова. Даже его горб веселил Клима. Он расхохотался и решил поиграть в кошки-мышки с этим Севой.

— О чем думаю? Ну конечно, о Вечности, о чем еще можно думать. Точнее, погружаюсь в нее внутри себя, как делают великие индусы, созерцаю, но это с одной стороны. Это слабость моя. Бессмертия-то хочется. Да, слаб человек… Но с главной стороны — ни о чем не думаю и жду, когда придет свыше иная Вечность, иная Запредельность и разнесет этот мир вдребезги. Но при любом раскладе — времени больше не будет… Вот так призываю, можно сказать.

Незнакомец вдруг прямо-таки опупел. Он вскочил со стула, стал бегать вокруг стола, махать руками, горб у него почему-то немного съехал, и он стал причитать:

— Да вас в тюрьму надо, в тюрьму!.. Дорогой мой, разве можно так?!. Вы что, шутите?! Времени не будет! А как же пиво, как же бабы?! Какой же вы не сладострастный все-таки! В тюрьму, в тюрьму!

Тут уж Черепов удивился.

— Тюрьмой высшие силы не напугаешь… А я-то тут при чем?!

— При чем, при чем!.. Никаких высших сил нету, если их не призывать… А вы природу и людей смущаете. Закона международного на вас нет. Платон вы поганый!

Черепов опять удивился.

— Вы и про Платона слышали? Непохоже на вас.

— А вот и похоже. Вы еще не знаете, с кем я знаюсь. Только вас удавить надо.

Черепов снова изумился такой прыти.

— Какой вы, однако ж, нервный. То, что вас лично не касается, и то вас тревожит…

Незнакомец остановился и как бы протрезвел.

— Извиняюсь, конечно, — сказал он. — Это у меня от жизни. От реформ. С ума сойдешь, когда одни жиреют, а другие худеют… Давайте чокнемся с вами кружками…

— Ну вот, заговорили как все. А то вдруг, ни с того ни с сего — «ненавижу загробный мир»… Эк, куда вы хватили!

И Черепов добродушно чокнулся с незнакомцем, который стал перед ним на колени.

— Ладненько! Ладненько! — Черепов даже почесал незнакомца за ушком. — Вставайте!

— Перед умным человеком не беда и на коленях стоять! — как-то минорно рыкнул растрепанный незнакомец.

На этом они расстались.

— Ульяна! — говорил Черепов в бреду своей сестре. — Этот человек непрост. Он еще проявится!

На самом деле незнакомца не звали Севой. Имя его было Юлий, а фамилия Посеев. Через два дня после встречи в пивной с Череповым Юлий, припрыгивая, резво, несмотря на уродство, приближался к одиноко заброшенному, в стороне, многоэтажному дому на окраине Москвы. Казалось, само время забыло этот дом.

Прыгуном эдаким взлетел на далекий этаж (на лифте, конечно) и нажал громадной ладной лапой кнопку около железной двери. Открыл ему дверь худой, ошалело-строгий, даже суровый, старик, по нему было видно, что энергичен он до беспредела. И в то же время осторожен. Квартира, правда, была какая-то заброшенная, со следами фанатизма.

— Проходи, проходи, Юля, — добродушно встретил его старик.

Звали его Крушуев Артур Михайлович, но Юлий называл его Артуром, так как Крушуев имел некоторую слабость к нему. К остальным Крушуев был угрюм.

Юлий быстро, прыжком проскочил в гостиную и сбросил с себя горб. Крушуев расхохотался.

— Конспиратор ты этакий!

— Да я и так, Артур, полугорбун, — заскулил Юлик, — а этот прибавок — для большего впечатления. А то мой природный горб плохо виден!

— Садись, садись, разговор будет.

— И у меня тоже разговор, — глаза у Юлика разгорелись.

— У тебя какой? — Они сели за стол.

— Так вот, приметил я за последний месяц в пивной человека, которого хорошо бы убрать…

— Слушай, Посеев, — резко прервал его старик. — Не своевольничай! Кого мочить, решаю я. И те, неизвестные, которые в тумане…

Юлик взвился.

— Да он точно такой, каких мы того!!. — Крушуев серьезно посмотрел на него.

— Юлька, ты мне как сын родной. Я ведь тебя, беспутного, приметил! И главное — в нашу идею веришь и предан ей. Но смотри — не безобразь! Дисциплина прежде всего.

— Я и в идею, и в организацию верю, Артур, — смиренно наклонившись, ответил Юлик.

— Я тебе еще и еще раз повторю, чтоб ты проникся до конца. Повторенье — мать ученья. Философски повторяю, Юлик. Слушай. Идея у нас такая, чтобы никаких идей у человечества больше не было. Потому что от идей все зло. Поэты, пророки, писатели, мессии, святые и так далее — наши враги. Их надо уничтожать. Но самые опасные это те, которые непредсказуемы, которых никто не знает, но в какой-то момент они выходят на поверхность и могут перевернуть весь род человеческий. Какая-нибудь философская книжка может смутить людей на тысячелетия и определить их жизнь. Или религия. Нам все равно, от дьявола, или от Бога — лишь бы не тревожили род наш человеческий. Чтоб было спокойно, глупо и тихо. Жрут, пьют, сладострастничают — это пожалуйста. В телевизор глядят — это еще лучше. Умствуют по-глупому, рассуждают как интеллигенты какие-нибудь — милости просим! Но чтоб никакой реальной мистики, никаких прозрений, никаких дыр в другие миры! Ничего высшего! От высшего — вся и беда. Пусть сидят тихо, как мыши. Никаких великих книг, а только подделки под великие книги. Никакого великого искусства, а только фальшивки, объявленные великими. Религии мы превратим в дурдом или в свою противоположность. Но ученых, естественных наук, конечно, мы не тронем. Надежда есть: когда мир станет тихим, они откроют наконец ключ к биологическому бессмертию в том или ином виде, только сейчас реально появились такие возможности, и тогда всем этим религиям и пророкам — конец. Не нужны станут. Ведь они сильны только страхом человеческим перед смертью. Это их главное орудие. Потому и религии так долго еще держатся. Не будет смерти — не будет и религии. Даже если просто жизнь будет длительна, крайне длительна. Все равно — всей мистике будет конец. То есть, не ей конец, а люди бросят этим заниматься. Мир наш станет замкнутым, как пещера без выхода, но жить в ней будет сладко, жирно, безопасно, а главное — смерти нет. И ты согласен на такую жизнь?!