О чем молчат мужчины... когда ты рядом - Армандо Прието Перес

Мы пересекаем улицу и попадаем в маленький скверик в нескольких метрах от кафе-мороженого, садимся на бортик фонтана.

Майская ночь полна ароматов.

– Это пахнут липы, – говорит Ева, улавливая мои мысли. – И, кажется, вода поет.

– У тебя с кем-то были проблемы? – спрашиваю я мягко.

Странно, обычно мне достаточно настоящего, а я, напротив, ощущаю необходимость проникнуть в ее прошлое, понять, что стоит за ее словами.

Темнота окутывает нас, и мне не видно ее лица. Наверное, мой вопрос причиняет ей боль. Но я должен знать. Она долго молчит.

– Да. С одним человеком, ради которого я приехала в Милан, – отвечает она наконец, так тихо, что я вынужден подвинуться к ней еще ближе, чтобы расслышать. – Я познакомилась с ним во Флоренции, когда только что поступила в университет. Он преподавал в Милане, но у него был полугодовой контракт с моим факультетом на исследование, финансируемое каким-то иностранным институтом.

Стало быть, она из Тосканы, думаю я с удивлением. В ее речи нет никакого акцента. Что-то в положении ее головы, склоненной на одно плечо, в ее руке, гладящей воду в фонтане, и это слово, Флоренция… – все вместе это задевает какие-то струны во мне. Но я заставляю себя не отвлекаться.

– Он был доцентом на нашем факультете, – продолжает она, рисуя пальцем круги на воде и сосредоточенно наблюдая, как они разбегаются. – Он преподавал нам историю искусств. Его мать была из Эквадора, и он походил на латиноамериканца больше, чем ты. У вас только акцент одинаковый.

– Теперь я понимаю, почему ты возненавидела меня с первого взгляда, – рискую я вставить слово.

– Вернее сказать, с первого слуха, – поправляет она, не глядя на меня. – Те же интонации… И еще, искусство… Это было чересчур, ты не мог мне понравиться. – Быстрый взгляд на меня. – Но ты мне понравился.

Я ласково провожу рукой по ее щеке, как бы побуждая ее продолжать.

– Ему сорок семь, мне девятнадцать, – говорит она, опять глядя на воду, словно читая там эту длившуюся больше десяти лет историю. – Это были самые прекрасные полгода в моей жизни.

Я тоже, бывало, вел себя как последний негодяй, даже если сейчас и стараюсь этого не делать. Но она же была совсем еще ребенком.

Неожиданно эта фраза причиняет мне боль. Я пытаюсь вспомнить хотя бы один случай из своей жизни, когда бы я ревновал кого-либо, а тем временем события ее жизни разворачиваются, похожие на тысячи себе подобных, с той лишь разницей, что все это происходило с ней.

– Он говорил, что любит меня, что это встретились наши души, что это судьба. Говорил еще кучу всякого, что звучало очень красиво. За те шесть месяцев, что мы провели с ним, я узнала Флоренцию лучше, чем за все годы, прожитые там. Он научил меня всему, что я знаю об искусстве… и о сексе. А потом, не сказав ни слова, он вернулся в Милан.

Я вздрагиваю. Хотя все было предсказуемо, я изумился:

– То есть после стольких красивых слов исчез, даже не попрощавшись?

– Ни адью, ни чао. И ни намека на ссору.

В моей голове словно прокручивается скверный, старый, банальный фильм, и это причиняет мне почти физическое страдание, и я чувствую себя виноватым в том, что включил проектор.

Я слышу в ее голосе ненависть, явно выдержавшую испытание временем:

– И тогда я все бросила и помчалась в Милан искать его. Я подумала, что он ошибся, не осознав искренности и глубины моих чувств, что его замучила совесть, потому что я была намного моложе его. Он часто говорил мне, что не хотел бы влиять на мою жизнь, подрезать мне крылья. Я ехала с намерением объяснить ему, что, наоборот, он подарил мне крылья. Что только с ним я смогу летать.

Ее голос пресекся от рыданий. Меня охватывает безудержная ярость по отношению к этому циничному незнакомцу. Я тоже, бывало, вел себя как последний негодяй, даже если сейчас и стараюсь этого не делать. Но она же была совсем еще ребенком. Мое воображение рисует, как она сходит с поезда, снимает комнату в каком-то пансионе и принимается за поиски человека, которого любит, полная надежд и решимости отыскать его во что бы то ни стало. И находит.

– Он оказался женат, верно? – спрашиваю я мягко, видя, что у нее нет сил продолжать.

Она кивает утвердительно, но не произносит ни слова, не может. Я сам додумываю остальное: наверняка дети, может быть, уже подростки; красивый дом; жизнь в окружении сливок общества миланских интеллектуалов; и ни малейшего желания внезапно обнаружить путающуюся под ногами жертву флорентийской интрижки. Я рисую себе сцену их встречи в некоем безымянном баре, подальше от элегантного квартала, где он живет, фальшивые оправдания, горстка красивых и таких же лживых, ничего не значащих слов.

В моей голове словно прокручивается скверный, старый, банальный фильм, и это причиняет мне почти физическое страдание, и я чувствую себя виноватым в том, что включил проектор.

– Ты так и не вернулась во Флоренцию?

– Иногда езжу навещать своих. Нечасто. Они не простили мне то, что я бросила университет. По их мнению, я совершила ошибку, уехав в Милан. Они до сих пор не знают, почему я так поступила. Эта тайна стоит между нами стеной, которую мы никак не можем разрушить. Во всем виновата я одна… – Она замолкает, и я вижу, каких усилий ей стоит не впасть в отчаяние. – Нет, неверно. Это была вина нас обоих. Я должна была быть… быть более благоразумной. – Она снова поднимает глаза на меня и улыбается сквозь слезы: – Я думала, что я изменилась. Поумнела. А сейчас вижу, что ошиблась.

Я крепко прижимаю ее к себе и, пережидая, когда она выплачется в мое плечо, думаю, что раз уж она была честна со мной, то и я должен ответить ей тем же и рассказать ей кое-что о себе. Я должен рассказать ей о Чечилии.

Но я этого не делаю.

Словно издеваясь надо мной, вдохновение сделало мне ручкой. Тупо уставившись на кусок красного дерева, лежащий передо мной на верстаке, я чувствую себя так, словно меряюсь силами с самим собой.

«Стало быть, в голове ни одной толковой идеи насчет скульптуры?» – кажется, спрашиваю я сам себя.

«Почему нет? Есть. Есть даже предварительный набросок. Но я никак не могу осмелиться прикоснуться резцом к дереву», – ворчу я, и занесенная над ним рука с инструментом в сотый раз замирает, не зная, с чего начать.

Так, может быть, не настолько хороша идея?

Может быть, она даже наихудшая из всех. Я опускаю руку и кладу резец на стол. Но не уверен, что могу с ней расстаться.

После той вечерней поездки в среду по Милану все изменилось. Сегодня только пятница, а я не знаю, как мне пережить время до следующей встречи с Евой. Я испытываю хорошо мне известную потребность увидеть ее немедленно, меня поднимает и несет невероятная волна тяги к ней. В другой ситуации я позвонил или отправился бы к ней.