Побег генерала Корнилова из австрийского плена. Составлено по личным воспоминаниям, рассказам и запискам других участников побега и самого генерала Корнилова - А. Солнцев-Засекин

Будучи убежден в дельности его слов, я ничего не возражал против намеченной цели нашего пути и старался мой план согласовать с его предположениями. Разбирая пункт за пунктом, я изложил ему, как себе представляю весь наш план и, получив согласие, коснулся главного вопроса, которого не в состоянии был сам решить, – вопроса о деньгах. Я признался ему, что у меня есть около 180 крон, но что этого не достаточно. Он дал мне 300 крон с замечанием, что в случае нужды даст еще, но что нужно экономить, так как остаток небольшой. Со всею наличностью у меня было теперь почти 500 крон, и с ними я рискнул обойтись. Когда же мы уговорились еще о некоторых подробностях, я вернулся в аптеку, чтобы начать приготовления в дорогу.

Моей первой заботой было достать удостоверения на дорогу. Сделал я это простым способом. В кантине я купил два отпускных бланка и в обеденный перерыв отправился в канцелярию, зная, что служащие унтер-офицеры ушли, как и всегда, в город на обед, поставил на них круглую казенную больничную печать: «Запасная больница в Кёсеге». Вернувшись в аптеку, я заполнил один для генерала Корнилова на имя Штепана Латковича, а другой для себя на имя Шитвена Нэмета и красными чернилами пометил их для бесплатной езды до Карансебеша и обратно, подделал подпись начальника больницы доктора Клейна – удостоверения были готовы.

На случай непредвиденной нужды заготовил я также бумажку военной полиции.

Из заборной книжки, где местное военное командование подтверждало казенной печатью получение взятых медикаментов, вырвал я себе полуисписанный лист, верхнюю исписанную часть отрезал, а на нижней половине с печатью написал на пишущей машинке удостоверение военному полицейскому Шитвену Нэмету, которому поручен розыск бежавших пленных в лесах около Карансебеша. По форме и виду это было неправильное удостоверение, но тогда оно мне казалось достаточным, и использовать его я хотел в совершенно исключительном случае. Когда это было заготовлено, я купил в городе два поношенных штатских костюма, два ранца, револьвер, бинокль и различные мелочи. Карта, компас и карманный электрический фонарь были у генерала Корнилова.

Пока что заготовлено самое необходимое, и поэтому, уговорившись с генералом о дне нашего побега, установленного окончательно на 11 августа, я подумал об отпуске. Тоска по дому, желание повидаться с дорогими родителями, братом и знакомыми ввиду серьезного задуманного бегства было понятно. Посему я обратился к аптекарю Кюттелю, чтобы он замолвил за меня слово у начальника больницы и достал бы для меня хотя краткосрочный отпуск, так как от начала войны я не был дома и с удовольствием туда заглянул бы. Он пообещал мне это сделать, и 20 июля 1916 года я приехал в Тршебеницу в шестидневный отпуск. Ехал я с радостью, но душевная грусть, что в скором времени причиню боль своим близким, омрачала мне радость встречи с ними. Итак, насколько была радостна встреча, настолько грустная разлука. Как во сне убежали шесть дней, и 26 июля, в день именин моей матери, я готовился в обратный путь.

Тяжело и больно мне было, когда при прощании мать со слезами и мольбою просила меня, предчувствуя что-то не доброе, быть осторожным.

Я был доволен, когда, сидя в поезде, уезжал в Кёсег. Уезжал я в хорошем настроении. Странные мысли бродили в моей голове. Колеса поезда своим стуком как бы говорили: изменник – ты изменник. – ты… Нет, ведь я для Родины хочу умереть!.. Долой слабость и выше голову. Иметь лишь одну цель! Верить в успех и преодолеть препятствия. В Кёсег я вернулся с большей решительностью, нежели когда-либо, добиться того, что задумал и пообещал. После прихода в больницу я постарался установить, все ли в порядке и не заметил ли кто чего-либо. Убедившись, что все в порядке, я посетил генерала Корнилова. Он был моим возвращением, очевидно, обрадован и ничего не возразил на мое предложение, чтобы мы перестали сноситься до самого дня бегства и чтобы все сношения из осторожности делались бы при посредстве Мартьянова и Цезарского. Я ему пообещал, что посвящу обоих в план действий, а потом мы разошлись, чтобы встретиться в день побега.

Комнатка, в которой был помещен генерал Корнилов, находилась в офицерском павильоне, в котором была больничная канцелярия и у входа стояла стража. Единственное окно этой комнатки было обращено к больничным воротам и зорко наблюдалось стоящей там стражей. Страже строго было приказано наблюдать как за окном генерала, так и за прилегающим пространством. Все это генералу Корнилову было хорошо известно, и поэтому он постоянно находился в постели, притворяясь серьезно больным. Доктор Гутковский, несколько раз в день навещавший генерала, обязан был ежедневно давать сведения о состоянии его здоровья начальнику больницы, который с большим удовольствием видел бы генерала Корнилова где-нибудь в лагере для интернированных, чтобы быть избавленным от ответственности, возложенной на него присутствием генерала в больнице.

Тяжелую борьбу выдержал доктор Гутковский, когда незадолго до нашего побега заявил, что состояние здоровья генерала ухудшилось, и требовал отмены приказа, по которому дежурный санитар через каждый час лично наблюдал за генералом.

Доказывал он, что для улучшения здоровья генералу Корнилову необходим абсолютный покой и что посещения санитаров в высшей мере его раздражают. Гутковский достиг того, что его настойчивая просьба была удовлетворена, но дозор снаружи усилили. Страже у ворот было приказано по очереди обходить павильон, а потому стоявшему при входе частым осмотром здания убеждаться, не творится ли чего-либо подозрительного.

Зная все это, я посвятил Мартьянова и Веселова в их роли, собрал свои вещи, сжег корреспонденцию, приготовил все, что мне казалось нужным, чтобы в решительный момент нас ничто не задерживало. Я приготовился и на тот случай, если бы наше предприятие провалилось и нас бы поймали.

Хорошо зная, что в таком случае меня ожидает, я приготовил себе три пилюли с сильным ядом и, завернув их в хлопок, спрятал в ушах, имея их таким образом всегда наготове. В крайнем случае, т. е. перед казнью, я бы отравился. За несколько времени до проектированного нами побега закупил я в городе небольшой запас пищевых продуктов дня на два, как то: хлеба, сухую колбасу, коробку шпрот, бутылку вина и немного папирос. С этим мы рассчитывали обойтись. 11 августа, как и всегда, я работал в аптеке. Кончив приготовления лекарств, я ожидал прихода аптекаря, и когда последний, найдя все в порядке, удалился из аптеки, разнес лекарства по назначению, осмотрев внимательно околицу и не увидев ничего серьезного, я вернулся в аптеку, чтобы написать письмо приблизительно следующего содержания:

«Лучше смерть, чем жизнь невольника, прошу меня простить, если этим письмом причиню вам большую боль и заботу. Так должно быть. Убегаю вместе с пленным русским генералом Корниловым в Россию. Когда будете читать эти строки, я буду уже в безопасности, и поэтому никаким образом не старайтесь мне в этом помешать. Это было бы напрасно. Твердо надеюсь, что это нам удастся, суждено ли иное, тогда умру как тысяча иных с той лишь разницей, что от собственной руки. Почему это делаю, вам известно – ведь вы меня знаете. Прошу Вас сохранить обо мне добрые воспоминания и простить, если чем-либо вас обидел или огорчил. В надежде на более счастливое свидание, ваш сын и брат Франтишек. По получении этого письма, после прочтения немедленно сожгите его. Если буду пойман, отравлюсь».