Плывущая женщина, тонущий мужчина - Масахико Симада

Солдат-освободитель раздавал детям шоколадки. Беженцы столпились вокруг лохани, наполненной питьевой водой, и, один за другим утолив жажду, уходили внутрь корабля. Брюс Ли, взглянув на часы, сказал Самэсу строго:

– Пора готовиться к операции, – и ушел.

Самэсу тотчас вернулся в рубку и сверил положение корабля. Двадцать шесть градусов тридцать шесть минут тридцать секунд северной широты, сто двадцать три градуса двадцать минут семнадцать секунд восточной долготы. До острова Уоцури менее двух часов. Если так пойдет, операция начнется, как и планировали, в три часа.

По левому борту ботдека кипела работа – на спасательную шлюпку загружали корзины с курами. Четверо человек занимались свиньями – связывали веревками ноги и накрывали головы мешками с кормом. Самэсу забрался в катер и проверил электропитание. Надо, чтобы глаза привыкли к ночной темноте. Он сжимал в руке листок, на котором от руки перерисовал морскую карту с западной береговой линией Уоцури. Осталось дождаться условленного срока и – вперед!

Видимо, всех беженцев уже переправили на борт. Корабль стал походить на полевой военный госпиталь. Кети и ее подручные, громко крича, собрали в вестибюле до сотни воняющих мочой беженцев и спрашивали у каждого имя и прежнее местожительство. Видимо, в зависимости от этого распределялись обязанности среди солдат-освободителей, которые должны были обеспечить дальнейший путь беженцев в соответствии с их пожеланиями. Солдаты-освободители раздавали своим новым приятелям одежду и одеяла, ослабевших отправляли в корабельный госпиталь. В камбузе в огромном чане варилась каша, предназначенная для беженцев.

Три часа шесть минут. «Мироку-мару» бросила якорь в двух километрах от западного берега Уоцури.

Брюс Ли пожал руку каждому из выстроившихся вдоль левого борта солдат-колонистов и напутствовал их словами:

– Вас ждет слава морских героев! Вам уготована награда, достойная героев, так идите же и воздвигните на необитаемом острове город-сказку!

Точно получив заряд вдохновения, воины-колонисты тотчас попрыгали в катера и спасательные шлюпки. Стараясь приободриться, Самэсу последовал за ними. Затянутые в спасательные жилеты, воины-колонисты, как и во время собеседования, все делали молча.

Три шлюпки опустились на воду, сидевшие в них матросы отцепили тросы. Самэсу завел мотор своего катера, взял на буксир судно беженцев и, ведя за собой две спасательные шлюпки, направился к месту высадки. Солдаты-колонисты решили прихватить судно беженцев, чтобы на какое-то время приспособить под жилье, поставив на приколе в бухте острова. Преодолевая водяные горы с таким расчетом, чтобы не опрокинули боковые волны, маневрируя между расступившимися валами, минут за десять добрались до намеченной бухты.

Начальник отряда первым поднялся на нос и, подгадав время, спрыгнул на берег. Солдаты последовали за ним. После того как солдаты, плывшие на катере, в полном составе оказались на берегу, они выстроились вдоль кромки моря, чтобы принимать грузы, которые им кидали солдаты из спасательных шлюпок. Таким образом, высадка на берег и разгрузка закончились в течение пятнадцати минут. Одна лодка, доставившая свиней и оружие, должна была остаться на острове.

Солдаты молча провожали взглядами уплывающие из бухты лодки. Этой ночью они превратились в беженцев, отныне их домом стала эта ветхая посудина. Верили ли они, что настанет день, когда «Мироку-мару» вновь подойдет к острову?

Боцман Мидзуки прошептал:

– Я бы хотел остаться вместе с ними.

– Шутишь? Это же необитаемый остров!

– Я стал моряком, потому что хотел походить на Робинзона Крузо. Меня это восхищает. Какой волей надо обладать, чтобы начать жизнь с нуля!

– Нет, это не про нас. Признаем свое поражение. Поскорее вернемся на корабль и завалимся спать в свою постель!

Часы разбиты, свет солнца и луны сюда не проникает, поэтому кажется, что отлучен от времени. Убаюканный качкой, Мицуру пробавлялся клочками сна, и время от времени, точно опомнившись, вскакивал и начинал расхаживать по трюму. На его биологических часах три минуты шли за час, за целый день набегало каких-нибудь четыре часа, так что полагаться на них было нельзя. Уже довольно долго двигатель корабля молчал. Поев, Мицуру начал засыпать, когда пол внезапно задрожал и у сумасшедшего корабля вместе с тихим стоном вновь забилось сердце. Число насельников грузового отсека возросло до четырех. Пресловутого Вельветмена постигла та же участь, что и Мицуру. Его каюту захватили «не понимающие человеческого языка японки» и украли багаж, деньги и паспорт. Карманы пиджака были разорваны, рубашку покрывали пятна машинного масла. У матери стало плохо с сердцем, и «из сострадания» ей предоставили кровать в каюте первого класса, посадив под домашний арест вместе с другими, не перенесшими шока стариками.

Среди узников оказалась девушка, которая, по ее словам, в поисках пропавшей собачки спустилась в трюм, была схвачена и посажена под замок. Первое время она колотила руками в противопожарную дверь, крича:

– Как вы смеете так обращаться с людьми, вам это даром не пройдет! Знаете ли вы, чья я дочь! Мерзавцы! – и прочее. Но появился надсмотрщик, прикрикнул:

– Цыц! Будешь шуметь, запру в машинном отделении! – После чего она льстивым голоском зашептала:

– Умоляю, выпустите меня отсюда, я вам щедро заплачу!

Но надсмотрщик соблюдал равенство в обращении с заложниками. Поняв, что ни угрозы, ни подкуп не возымели никакого эффекта, она стала плакаться собратьям по несчастью – Мицуру и Вельветмену. Мицуру сказал ей, что он более достоин жалости хотя бы потому, что уже много часов провел взаперти, но это было слабым утешением. Утомившись плакать, она, как Мицуру, заплатив, получила одеяло и прилегла на полке, отказавшись от тщетных попыток сопротивления и решив ждать, когда время принесет избавление.

Четвертым узником был господин почтенных лет. Он с самого начала не пытался протестовать, первым делом внимательно осмотрел полки, раскланялся со всеми, кто уже был до него, терпеливо выслушал надсмотрщика, расстелил на пустой полке одеяло и лег, не закрывая глаз.

Вероятно, пока в трюме раскачивался оранжевый свет лампочки, был день. Но, в отличие от тюрьмы, время отбоя и еды не подчинялось строгому распорядку. Вряд ли было случайностью, что все четверо оказались без часов и не имели возможности определить точное время. У всех часы либо намеренно разбили либо украли. Быть лишенным чувства времени в грузовом отсеке, отрезанном от внешнего мира, само по себе уже было пыткой. Когда надсмотрщик в очередной раз принес поесть, Мицуру спросил, который час, и получил от недруга ответ:

– Хочешь дрыхнуть – ночь. Проснулся – утро. Хочешь жрать – жри. Наслаждайся счастьем жизни вне времени.