Книга историй - Аракел Даврижеци

Покуда шах находился в Грузии, были там и католикос с Амиргуна-ханом; а когда шах, выехав [оттуда], направился в Персию, Амиргуна-хан и католикос Давид вернулись в Ереван: хан — в свое ханство, католикос — в свой католикосат. Пока шах был в области Атрпатакан, в ближних городах и областях, Амиргуна-хан, боявшийся шаха, воздавал почести католикосу Давиду и был любезен с ним; а когда шах отдалился, страх покинул сердце хана и он стал относиться к католикосу Давиду грубо, не почитал [его] и не беседовал [с ним], а когда говорил, то говорил надменно, ибо не желал, чтобы в Эчмиадзине сидел Давид, а хотел Мелкисета. Поэтому хан вел себя угрюмо и [неохотно] беседовал с Давидом. Говорили даже, что хан пытался как-нибудь потихоньку убить Давида. Некоторые говорили, будто причиной этого раздора были тайные и скрытые ухищрения католикоса Мелкисета, ибо, хотя он и находился в Исфахане, он не оставлял хана без писем и посланий с изъявлениями дружбы и всегда тайно посылал их ему. И еще Мелкисет в сане католикоса был /216/ более щедрым и расточительным в деньгах и других вещах [по отношению] к вельможам и воинам и их единомышленникам, [чем Давид], поэтому хан и все другие желали Мелкисета, но не Давида.

В то время, когда османский сардар по имени Окуз-Ахмат-паша напал на Ереванскую крепость, шах, чтобы поддержать крепость, приехал в Ереван и остановился в Гарнийских горах. Когда сардар вернулся из Еревана в Эрзерум, шах все еще пребывал в нагорных областях, а католикос Давид, опасаясь, как бы хан тайно не замыслил убить его, в отчаянии от страха, еще раз без ведома хана отправился к шаху и предстал перед ним. И когда шах спросил Давида, как он себя чувствует, Давид сказал на иноплеменном наречии: «Патшахум, Занки-чайинтан мана пир ичум су верматилар»[174] (Занки-чай — большая река в Ереване, протекающая ниже крепости). И из этого обвинения шах понял, что это Амиргуна-хан не дает покоя Давиду и не признает его; понял также и то, что хан не признает Давида из-за Мелкисета, поэтому он не рассердился на хана, даже оказал ему некоторое предпочтение, а воспылал сильным гневом на католикоса Мелкисета, ибо узнал также, что Мелкисет, пребывая на свободе в Исфахане, правит [народом] как католикос без разрешения шаха. Поэтому он приказал снарядить воинов и отправить их в Исфахан, чтобы они, схватив Мелкисета, привели его закованным к шаху. И сейчас же послали одного из государевых слуг, по имени Чарказ Ибрагим, который, прибыв в город Исфахан, не нашел там католикоса Мелкисета, /217/ так как тот отправился в Гандиманский гавар. Чарказ Ибрагим тоже отправился в Гандиман и нашел католикоса в селении Катак. Схватив и заковав, он привез его в Исфахан и оттуда — к шаху, который в это время прибыл в Вайоцдзор, то есть Ехегадзор, куда в царский стан и привез Чарказ Ибрагим католикоса Мелкисета и представил шаху. Но шах не стал судить Мелкисета, а, оставив его в оковах, двинулся из Вайоцдзора и направился в Нахичеван.

До сей поры, до прибытия католикоса Мелкисета, католикос Давид находился в шахском стане, а когда католикос Давид увидел, что шах пренебрег Мелкисетом и оставил его в оковах, решил в душе, что это пренебрежительное [отношение] может продлиться много дней, поэтому задумал отказаться от католикосского сана и отправиться в Исфахан. Явился он к шаху и попросил позволить ему уехать в Исфахан. Шах позволил ему, и католикос Давид отправился в Исфахан и жил там в уединении, ибо шах пожаловал ему для поддержания его жизни селение Фрынгикан в области Джлахор, дабы он питался доходами с этого селения и молился о [продлении] жизни царя; и он отправился в Исфахан и так и жил. А католикос Мелкисет, закованный в цепи, остался в царском стане.

Выступив из Нахичевана, шах отправился в городок Агулис, и вот тогда он предал мученической смерти священника тэр Андреаса, задержал вардапета Мовсеса /218/ и вардапета Погоса, связал обоих, потребовал с них штраф и получил триста туманов; и они, уплатив штраф, были освобождены.

Итак, подобно тому как, задержав вардапетов Мовсеса и Погоса, шах взял триста туманов, так, задержав католикоса Мелкисета, он потребовал у него триста туманов штрафа за три преступления. Во-первых, за мощи святой девы Рипсимэ, которые франки увезли с разрешения Мелкисета (а многие говорили, что Мелкисет дал разрешение за взятку, полученную от них). Во-вторых, за возвращение с великого сургуна; за то, что без дозволения шаха он вернулся и, приехав в Эчмиадзин, управлял католикосатом — и это тоже опять-таки без разрешения шаха. В-третьих, когда шах лишил Мелкисета католикосского сана и отправил в Исфахан, шах полагал, что тот находится в заключении, но Мелкисет пребывал на воле и управлял католикосатом — это тоже без разрешения шаха. За все эти преступления шах схватил Мелкисета и хотел убить его, но благодаря заступничеству Амиргуна-хана помиловал его и не убил, но потребовал триста туманов штрафа и поэтому держал закованным в железные кандалы, чтобы он уплатил их и, удалившись куда-нибудь, угомонился, отстраненный от католикосской власти.

Выступив из Агулиса, шах отправился в Данги. Начиная от Исфахана и до сего места, католикос Мелкисет был закован /219/ и так странствовал с государевой ратью. И здесь дважды и трижды католикос Мелкисет писал и вручал шаху арза, где рассказывал о муках своих: мол, нахожусь в таком несчастном положении и прошу государя прекратить мои мучения, либо убив, либо помиловав. А шах ответил через Спандиар-бека: «Не убью и не отпущу, а так продержу в оковах, пока либо [сам] умрет и избавится, либо даст, как я приказал, триста туманов и обретет свободу».

А в это время знатные мужи и советники, бывшие при дворе государя, — и из иноплеменников, какими были Спандиар-бек, Угурлу-бек и многие другие, и вельможи из христиан, какими были ходжа Назар, ходжа Султанум, Мирвели, мелик Айказ и многие другие — сказали католикосу Мелкисету: «Положение твое стало безвыходным, так что ты должен дать [деньги] и избавиться от него».

Так вот, в главе сей речь идет о ста туманах мугады; и до сих пор рассказ мой шел по одному руслу, поэтому мы писали без колебаний; отныне же рассказ делится на два направления, и обширность повествования прибавляет нам трудов. И так как не у кого было нам выяснить, [который из этих] рассказов достовернее, нам пришлось записать оба. Некоторые из рассказчиков (а их