(не) зажигай меня - Марианна Красовская

— Это правда? — безжизненным голосом спросил он.

— Что правда? — растерялась я.

— Правда, что ты была любовницей Эстебана?

Кровь отхлынула от моего лица, я почувствовала, как похолодели руки и сдавило грудь. Аяз внимательно разглядывал меня и, наконец, заключил:

— Значит, правда.

Я вскинула голову горделиво: даже если и была, то что из того?

— Не любовницей, а возлюбленной, — спокойно ответила я. — Это совершенно разные вещи.

И не в силах видеть его гневные глаза, развернулась и ушла в шатер, лишь чуточку пошатнувшись от внезапного головокружения. Опустилась на подушки без сил, обхватила себя руками, усмиряя охватившую тело дрожь. Отчего же мне так плохо, так больно? Отчего же в груди жжет не огнем — холодом? Словно сквозь пелену я слышала, как он сдавленно ругается там, за тонкой войлочной стеной, как с глухим стуком ударился об землю котелок, как выплеснулось на тело ведро воды.

Он зашел в шатер полуголый, в мокрых штанах, отодвигая босой ногой подушки и сел ко мне спиной. От мокрых волос по плечам и пояснице стекали капли воды, которые мне нестерпимо хотелось поймать пальцами. Я даже засунула руки под бедра, чтобы они не зудели от этого желания.

— Расскажешь? — глухо спросил Аяз.

— Не о чем рассказывать, — тихо и жалобно ответила я. — Он мне нравился, очень. Я была им увлечена. А он меня любил.

— И вы?..

— Пара поцелуев, не более того.

— И вас не застали в постели?

— Что? — взвилась я. — Какой еще постели? Ты же знаешь — я была невинна!

— Мало ли, — неуверенно пробормотал он. — Есть разные способы.

— Расскажешь? — прищурилась я.

Он тихо усмехнулся, и я увидела, как расслабляются напряженные плечи.

— Расскажу. И покажу. Ты меня не обманываешь, Вики? — он обернулся, и я увидела в его глазах искреннюю боль. — Я не перенесу, если ты будешь любить кого-то, кроме меня.

— Хочешь правды? Слушай, — посмотрела я в его глаза. — Ничего не было. Ничего серьезного. Не потому, что я не хотела — он не захотел. Пощадил меня.

— Я не пощадил, — прошептал Аяз, глядя на меня даже испуганно.

— Тебе я была нужна, — ответила я. — Ему, стало быть, нет.

Прости меня, Эстебан, ты все равно не сможешь оправдаться. Я знаю, что ты по-настоящему любил меня — может быть, даже больше, чем этот молодой узкоглазый мужчина, сидящий рядом с потерянным видом. Степняк-то больше думает о себе. А ты думал, как будет лучше мне.

— Мне было больно, — тихо признался Аяз. — До этого я не знал, что любовь причиняет боль. Я решил, что ты всё равно станешь моей, что у меня хватит любви на двоих… И ни разу не задумался о том, что ты можешь любить другого.

Для меня его слова были чем-то предельно искренним. Словно я заглянула прямо в душу своего супруга. Он протянул ко мне руку, и я подползла к нему. Он перетащил меня к себе на колени и крепко прижал к груди. Я чувствовала, как колотится его сердце, как дрожат руки, сжимающие мои плечи.

— Ты скучала? — спросил он, уткнувшись в мои волосы. — Скажи мне, что ты скучала.

— Я же здесь, — тихо ответила я. — Хотя не однажды могла сбежать. Разве этого мало?

— Мало! — выкрикнул Аяз. — Мне вообще тебя мало!

Он сжал моё лицо руками и принялся целовать — жадно, лихорадочно, горячо. Кусал мои губы, зарывался пальцами в волосы, развернув, усадил на себя — чтобы удержать равновесие, пришлось обвить его талию ногами. Я тоже сжимала влажные плечи и скользила вспухшими губами по его чуть колючим щекам, целовала шершавые пальцы, запрокидывала голову, подставляя шею под горячий рот.

— Хочу тебя, — шептал он мне на ухо, и я загоралась от этих слов. — Никому не отдам, будь он хоть трижды король. Ты моя.

— Я твоя, — соглашалась я, расстегивая ремень его узких по франкской моде брюк.

Внезапный солнечный свет, заливший шатер, застал нас врасплох. Кого еще бесы принесли?

— Аяз, ты здесь? — заглянула в шатер Наймирэ.

— Нанэ! — дернулся Аяз. — Ты не вовремя! Или ты не знаешь, что к супругам после разлуки заглядывать не стоит?

— Аяз… — голос Наймирэ такой слабый, такой испуганный, что мой муж дергается и осторожно убирает меня с колен.

— Что случилось, нанэ? — ласково спрашивает он мать.

— Шуран, — тихо произносит женщина. — Ему очень плохо. Он весь горит. Ты можешь поглядеть?

— Я же не лекарь, — пугается Аяз. — Что я могу сделать?

— Ты же помог мне в гостинице, помнишь? — кладу руку на его горячее обнаженное плечо я. — Попробуй хотя бы.

Я уже знаю, что Шуран — это меньшой сын Наймирэ и Тамана, хорошенький и шустрый мальчишка трех с половиной лет.

— Я не лекарь, женщина! — рявкнул Аяз, извлекая из сундука рубашку. — Я могу сделать только хуже! Нанэ, выйди, я переодену штаны.

— Как будто я там что-то не видела, — пробормотала Наймирэ, но послушно вышла.

А я осталась и даже глаз не отводила: мне было страх как любопытно взглянуть на мужа без одежды. Искоса поглядев на меня, Аяз усмехнулся и без всякого стеснения стянул и узкие брюки, и бельё. Я сглотнула, разглядывая его тело. Выше пояса он был покрыт загаром, а ниже кожа была на несколько тонов светлее. Волос у него почти нигде не было, что мне показалось странным, но очень привлекательным. Несмотря на небольшой рост, он был отменно сложен. Его тело не бугрилось мускулами, как у цирковых атлетов, но было крепко и подтянуто, нигде ничего лишнего.

— Нравлюсь? — полюбопытствовал Аяз, натягивая тонкие широкие шальвары.

— Нравишься, — честно ответила я. — Ты красивый.

Он вдруг закрыл глаза, будто прислушиваясь к чему-то, и застыл на мгновение, а потом, встряхнувшись, натянул рубашку без рукавов и прямо босиком вышел из шатра. Я выскочила за ним, засовывая ноги в бабуши, которые всегда сбрасывала у «порога».

Наймирэ была бледна, кусала губы и смотрела трагически. Она мне сейчас показалась удивительно красивой. Да не может быть, чтобы такой мужчина, как Таман-дэ не замечал этого!

— Рассказывай, — бросил Аяз матери, стремительно шагая в сторону основного стана.

— Вчера еще всё хорошо было! Играл, бегал — как всегда! А ночью сегодня стал задыхаться и хрипеть. Сейчас горит и не шевелится почти.

— Сыпи нет? — спросила я, вспоминая болезни братьев. — Ступни, ладони холодные?

— Весь горячий. Кожа чистая. Таман уехал за целителем к Градскому, но я боюсь, что сын не доживет.

Если уж гордый хан отправился за помощью к деду, дело действительно серьезное!

Мы зашли в шатер — мальчик лежал в спальной части на подушках, весь белый, с закрытыми глазами. Он почти не двигался, лишь по телу время от времени пробегала дрожь. Эмирэ, сидящая рядом, протирала ему виски, лоб и ладони влажной тряпкой. Аяз молча опустился рядом с братом на колени и принялся ощупывать его пальцами. Особенно тщательно он трогал за ушами и под мышками. Мы затаили дыхание, боясь ему помешать, хотя понимали, что это не играет роли. Он будто был сейчас не с нами. Наконец мужчина поднял голову и хмуро поглядел на мать.