Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница - Лев Семёнович Симкин

Прокурор-журналист

Так или иначе, был ли академик Королев причастен к награждению Девятаева, не был ли, но точно ничего бы не случилось или случилось бы много позже, кабы не журналист Ян Борисович Винецкий (1912–1987). Собственно, журналистом он стал лишь в 1956 году, а до того много лет прослужил в авиации. Сын еврейского портного с Украины стал курсантом Ленинградской военно-теоретической школы летчиков, потом в качестве инженера отряда эскадрильи «Ультиматум» в 1936 году воевал в Испании, из Мадрида вернулся с орденом Красной Звезды. В войну – военпред на авиазаводах Ленинграда и Казани, вылетал на фронт, где участвовал в боевых испытаниях самолетов. В 1947 году ушел из армии. Скорее всего, его «ушли», вряд ли в тяжелое послевоенное время он по своей воле расстался с должностью военпреда с относительно высокой зарплатой. После чего всего за год сумел экстерном получить юридическое образование – пусть и не высшее, среднее специальное – и поступил на работу в прокуратуру, в отдел общего надзора. Сохранил по себе добрую славу, в 1954 году спас семьи работников авиазавода, потребовав немедленно выселить их из аварийного здания в центре Казани, куда рабочих заселили еще во время войны. По подготовленному Винецким представлению прокурора республики на имя председателя горисполкома в один из дней всех из дома выселили, а ночью оно обвалилось.

В 1956 году прокурор переквалифицировался в журналиста, уйдя со службы и поступив на работу в газету «Советская Татария». Осенью того же года советской печати была поставлена задача разыскать участников войны, не получивших должного признания в годы «культа личности», развенчанного на ХХ съезде партии. За поиском материала Винецкий отправился по казанским райвоенкоматам, в одном из которых ему рассказали о некоем артиллеристе, по его словам, угнавшем немецкий самолет. «Говорит, что он летчик, а сам артиллерист, как он мог самолет угнать». Но на всякий случай адресок дали.

И в самом деле, в документах, которые Девятаеву выдали после фильтрации, в графе «военная специальность» стояло «артиллерист». Какой-то писарь расшифровал сокращение ГИАП – «гвардейский истребительный авиационный полк» как «гаубичный истребительный артиллерийский полк». Когда в военкомате он рассказывал, что был на фронте летчиком и сбежал из концлагеря на самолете, ему просто смеялись в лицо.

Девятаев: «Приехал в Казань, пришел в Свердловский военкомат, говорю, я летчик, никогда не был артиллеристом. Военком заорал: «Марш отсюда!» – и выгнал меня. Вот так я артиллеристом стал».

Когда Винецкий постучал к летчику со словами «Девятаев здесь живет?» – и начал интересоваться перелетом, тот хотел было захлопнуть дверь перед его носом. Но тут выяснилось, что Винецкий сам из авиации, к тому же он пришел не один, а вместе с Булатом Гизатуллиным, собкором «Литературной газеты» в Казани, тот учился в одном классе с братом Фаузии, жены Девятаева. «Миша сразу покраснел, – вспоминала та. – Чувствуется, у него нервы на пределе. Попросили Мишу рассказать. Он сел и с 7 вечера до 6 утра рассказывал. Мама покойная пять раз самовар ставила».

Винецкий не мог не поверить услышанному, но чтобы поверили другие, надо было найти доказательства. Это было совсем непросто, добыть из «органов» засекреченную информацию. По рассказам современников, Винецкий дошел до главы Татарстана – первого секретаря Татарского обкома КПСС Семена Игнатьева. То был известный человек, в последние два года жизни Сталина – министр государственной безопасности СССР, при нем раскручивалось «дело врачей». Ему, понятно, сотрудники КГБ при Совете министров Татарской АССР не могли отказать. Они подтвердили все сведения, сообщенные Девятаевым журналисту, и допустили его к некоторым документам.

История сама по себе уникальная, еще более редкая, чем какой-либо иной героический подвиг Великой Отечественной. Гастелловский наземный таран повторили 506 человек, подвиг Александра Матросова – 470. В годы войны побег из плена на фашистских самолетах совершили всего десять человек. Тем не менее опубликовать очерк в газете «Советская Татария» Винецкому не удалось. При помощи Гизатуллина Винецкий переслал очерк в Москву, в «Литературную газету». Казалось бы, такой сенсационный материал должен был бы быть опубликован «с колес», но там он пролежал еще три месяца. Автора уверяли, что проводится тщательная проверка всех фактов. Но, скорее всего, в редакции, возглавляемой писателем Всеволодом Кочетовым, сталинистом и ставленником Михаила Суслова, колебались, беспокоясь о том, не изменится ли «линия партии». Сначала материал обещали напечатать накануне 1957 года, затем дату публикации перенесли на 23 февраля, приурочив ко Дню Советской армии, потом еще немного отсрочили.

«Ждем 12 лет и еще немного подождем, там было несколько тяжелее, – писал Девятаев Кривоногову, которому было известно о готовящейся публикации. – Нас позабыли, и только 20 съезд решил показать людям, что герои были не только на фронтах, но и в тылу врага».

Девятаев объясняет другу колебания редакции следующим образом: «Они раздумывают над тем, как объяснить, если спросят, “а почему молчали про такой случай 12 лет? Почему не наградили?” Иностранцы могут использовать для клеветы». Иностранцы! Мы считали враждебным мир, представителями которого они являлись. Это – с одной стороны. А с другой – то и дело искали его одобрения. Сейчас это объяснение кажется странным, но в ту пору отражало извращенную психологию советского человека.

Очерк Яна Винецкого «Мужество» вышел в номере «Литературной газеты» от 23 марта 1957 года. «Прихожу домой, говорю, завтра статья будет, – вспоминал Девятаев. – Сам не верю, утром поехал в железнодорожный вокзал. Там киоскеру даю 10 рублей, беру «Литературок» на всю сумму. <…> Начальство сразу зауважало. Директор затона вызывает к себе, выражает почтение, говорит, что меня ждет к телефону министр речного флота СССР Шашков Зосим Алексеевич. На транспортном самолете Ил-14 улетели в Москву, в Министерство речного флота. <…> Министр всех собрал, рассказал им обо мне, как меня с работы выгоняли за плен, и говорит: «Пусть Михаил Петрович в кабинет к любому из вас дверь ногой открывает».

Ян Винецкий

«В Москве я неделю жил на даче у Константина Симонова, – продолжает Девятаев. – На рыбалку ходили, за грибами. Он так долго расспрашивал». Видно, собирался писать о военнопленных. Симонов вел об этом разговоры и с самим Жуковым, и «вопрос пленных», по его словам, «затрагивал какие-то сильнейшие и глубочайшие струны души маршала». Как один из самых счастливых дней своей жизни он вспоминал, как в только что освобожденном лагере наших военнопленных под Лейпцигом прочел многотысячной толпе «исстрадавшихся, изможденных людей» «Жди меня». «Сам разрыдался. И все вокруг тоже стоят и плачут».

Это знаменитое стихотворение ведь написано не только, а может, и не столько от имени тех, кто был в окопах, но и от пленных, пропавших без вести. «Жди, когда других не ждут, позабыв вчера… Жди, когда из дальних мест