Историк - Элизабет Костова

Элен тоже была здесь впервые и проникалась атмосферой окружающего с молчаливой сосредоточенностью, она лишь раз за время поездки обратилась ко мне, заметив, как странно ей видеть исток — кажется, именно так она выразилась — Оттоманской империи, оставившей столь яркий след на ее родине. Ее короткие точные замечания стали лейтмотивом проведенных нами в Стамбуле дней; замечания обо всем, что было ей издавна знакомо: турецкие названия мест, огуречный салат, поданный в уличном ресторанчике, стрельчатые проемы окон… Ее рассказы вызвали во мне странное двойственное чувство, словно я узнавал одновременно и Стамбул, и Румынию, и, по мере того как вопрос о поездке в Румынию вырастал между нами, мне все больше казалось, что меня влечет туда иллюзорное прошлое, увиденное глазами Элен. Но я отвлекаюсь — рассказ об этом еще впереди.

Прихожая, куда провела нас хозяйка пансиона, после пыльного сияния улиц казалась прохладной. Я с облегчением упал в стоявшее у входа кресло, предоставив Элен договариваться о двух комнатах на ее беглом, но с жутким акцентом французском. Хозяйка — армянка, из любви к странникам изучившая их языки, — ничего не слышала об отеле, название которого упоминал Росси. Возможно, его уже много лет не существовало.

Я решил, что, если Элен нравится устраивать все самой, я вполне могу предоставить ей такую возможность. По негласному, но твердому соглашению мне предстояло оплачивать все счета. Я забрал из банка все свои небогатые сбережения: Росси заслуживал любых усилий, пусть даже бесплодных. Если у нас ничего не выйдет, я вернусь домой банкротом, только и всего. Я понимал, что сбережения Элен, иностранной студентки, скорее всего, исчисляются отрицательными величинами. Я уже заметил, что у нее всего два костюма и она разнообразит их искусным подбором строгих блузок.

— Да, нам нужны две комнаты рядом, — втолковывала она старой статной армянке. — Мой брат — топfrereronfleaffreusement[29]

—Ronfle? — спросил я из своего угла.

— Храпишь, — отрезала она. — Да, ты сам знаешь, что храпишь. Я в Нью-Йорке не могла замкнуть глаз.

— Сомкнуть, — поправил я.

— Прекрасно, — согласилась она, — так что держи дверь закрытой, s'ilteplait[30].

Как бы я ни храпел, но, не выспавшись, с дороги, мы ни на что не были способны. Элен стремилась на поиски архива, но я решительно потребовал сначала отоспаться и поесть. Так что мы выбрались в лабиринт переулков, скрывающих за стенами зелень садов, только к вечеру.

Росси в своих письмах не приводил название архива, а в разговоре со мной назвал его просто: «малоизвестное хранилище документов эпохи султана Мехмеда Второго». В письме он уточнил, что здание было пристроено к мечети в семнадцатом веке. Кроме того, мы знали, что из окна ему видна была Айя-София, что в здании было больше одного этажа и что дверь выходила прямо на улицу. Перед отъездом я попытался обиняками выспросить что-нибудь в университетской библиотеке, однако не добился толку. Странно, что Росси в письме не назвал архива: обычно он не упускал столь важные подробности. Пожалуй, Росси просто не хотелось вспоминать о нем. Все его бумаги, включая и последний список, были при мне, в портфеле, да я и наизусть помнил на удивление невразумительный последний пункт: «Библиография Ордена Дракона». Глядя на огромный город, полный куполов и минаретов, мне представилось, что искать в нем загадочную статью списка Росси — довольно безнадежное предприятие.

Нам ничего не оставалось, как обратить стопы к единственному ориентиру, к Айя-Софии, бывшей прежде великой византийской церковью Святой Софии. Оказавшись перед ней, мы не удержались от искушения войти внутрь. Ворота были открыты, и поток туристов втянул нас во мрак святилища, как волна в грот. Я задумался о паломниках, которые четырнадцать столетий входили в эти же двери. Оказавшись внутри, я вышел на середину и задрал голову, оглядывая огромное божественное пространство под ее прославленным куполом, сквозь который лился небесный свет, освещая арабскую вязь на щитах над сводами арок. Мечеть скрыла церковь — церковь, тоже в свою очередь стоящую на руинах древнего мира. Она вырастала высоко-высоко над нами воплощением византийского мира. Я не верил своим глазам, дух захватывало.

Вспоминая теперь ту минуту, я понимаю, что так долго жил в книгах, в узком университетском мирке, что они внутренне подавили меня. Там, в гулких пространствах Византии — одного из чудес света — дух мой вырвался из привычных пределов. В тот миг я понял, что, чем бы ни кончились наши поиски, возврата к прежнему уже не будет. Я пожелал тогда, чтобы жизнь моя тянулась вверх, простиралась вширь, подобно сводам этого огромного собора. Его величие переполняло сердце, ни разу не изведавшее подобного в окружении голландских торговцев.

Я взглянул на Элен и увидел, что она тоже взволнована и, так же как я, запрокинула голову, так что черные пряди упали на воротник блузы, а обычно замкнутое, циничное лицо побледнело, будто обратившись к вечности. Повинуясь порыву, я взял ее за руку, и она ответила сильным пожатием жестких, почти костлявых пальцев, уже знакомых мне по рукопожатию. То, что в другой женщине могло быть знаком кокетства или подчинения, у Элен было движением, таким же простым и страстным, как ее взгляд или возвышенность позы. Она тут же опомнилась: выпустила мою руку, ничуть не смутившись, и мы вместе стали бродить по церкви, восхищаясь тонкой отделкой кафедры и блеском византийского мрамора. Только громадным усилием я заставил себя вспомнить, что вернуться в Айя-Софию мы можем в любое время, а первым делом надо найти архив. Как видно, та же мысль посетила и Элен, потому что она двинулась к выходу одновременно со мной, и мы вместе протолкались сквозь толпу на улицу.

— Архив мог быть довольно далеко, — заметила она. — Святая София выше всех зданий, и ее можно видеть с любого места в городе, а то и с той стороны Босфора.

— Да. Надо найти другую примету. В письме сказано, что архив находится в пристройке семнадцатого века, примыкающей к маленькой мечети.

— В этом городе на каждом шагу мечети.

— Верно…

Я полистал путеводитель.

— Давайте начнем отсюда — с мечети Фатих. Там молился Мехмед Второй со своей свитой — построена она в конце пятнадцатого века — и библиотеке там самое место, а?

Элен сочла, что попробовать стоит, и мы снова отправились в путь. На ходу я снова зарылся в путеводитель:

— Послушайте-ка… Здесь сказано, что «Истанбул» — византийское слово, означавшее «город». Видите, турки не смогли уничтожить Константинополь, а только переименовали его — да и то византийским названием. Здесь говорится, что Византийская империя существовала с 333 по 1453 год. Вообразите, какой долгий, долгий закат власти.

Элен кивнула.

— Невозможно представить себе эту часть мира без Византии, — серьезно сказала она. — А, вы знаете, в Румынии повсюду замечаешь ее отблески — в каждой церкви, на каждой фреске, в монастырях, даже в лицах людей. Там она даже ближе, чем здесь, где повсюду турки. Завоевание Константинополя Мехмедом Вторым было одной из величайших трагедий истории. Он разбил эти стены ядрами и на три дня отдал город войску на разграбление. Его солдаты насиловали молодых девушек и мальчиков на алтарях церквей, даже в Святой Софии; растащили иконы и святыни, чтобы выплавить из них золото, а мощи святых бросили псам. А до того история не знала города прекраснее.