Беременная вдова - Мартин Эмис

— М-м. Извини. Просто я ожидала увидеть собаку.

— Это ты извини. Я правда не знал, что так получится с этой собакой. Значит, по твоим понятиям, Собаку надо называть Лисой.

— Она похожа на лису.

— Ага, только теперь уже поздно. — Кроме того, Рита не вела себя как лиса. Рита была лучшим другом человека — утверждение безошибочное, хоть и неоднозначное. — Значит, быть ей Собакой.

— А Пэнси тоже так разговаривала? Это у нее никогда не было волос на лобке?

— Нет. Но акцент у нее как у Риты. Еще у нее смешно выходило с этими «мене». Передай мене ночнушку. Мене есть охота. Это мило. Мне нравится, как они разговаривают.

— Да вы же все наполовину из этих краев… Заметно, что Кенрик не очень-то доволен, — сказала Лили, когда они вышли во двор, — но по-прежнему непонятно, почему нельзя.

— Нельзя? А, да. Верно, непонятно. Но все равно как-то удивительно, правда? Я ему много раз говорил. Много раз.

— Ты ему это в голову вдалбливал.

— Я ему это в голову вдалбливал. Причем ему ведь прекрасно известно, что нельзя. А он — что он делает в первую же ночь, в самую же первую ночь?

— Берет и ебется с Собакой.

— Вот именно.

— А именно этого делать как раз и нельзя.

* * *

Еда была сервирована на буфете, и молодые перемещались вдоль него: нарезка, салаты из шпината, картофеля и бобов, сближения, возможности, запахи тела, руки, волосы, зад. За столом различные фигуры, одна за другой, оседали на места. И было совершенно ясно, что граница будет перейдена — Кенрик со своими свинцовыми веками и Рита со своей принужденной живостью уже гарантировали, что это произойдет. Не столько съехавший жанр, сколько смена категории. Дети без сопровождения взрослых не допускаются — это будет фильм категории «только для взрослых». Всем уже было совершенно ясно, что граница будет перейдена.

Адриано повернулся к Уиттэкеру.

— Произнеси тост, друг мой! — воскликнул он.

Уиттэкер пожал плечами и сказал:

— За гетеросексуальность.

Итак, некоторое время девушки под присмотром Риты беседовали о том, сколько детей они надеются родить: самой Рите хотелось шестерых, Шехерезаде четверых, Глории троих, Лили двоих.

— Нет, — поправилась Рита. — Мене восемь хочется. Нет. Десять.

Все они как будто замолкли перед этим образом плодовитого материнства. Но тут Лили сказала:

— Ну, тогда тебе лучше не откладывать.

— Ой, кисуля, а я что, по-твоему, делаю? Это у меня сейчас период ебли. Вот перебесюсь и тогда остепенюсь. По одному в год. — Резко сглотнув, Рита продолжала: — Ой-ей-ей, Глория, лапуля ты моя, как ты можешь в этом лифчике ходить при такой температуре? Твои бедняжки небось без воздуха задохнулись совсем!

Сделав уступку жаре, что случалось редко, Глория надела легкую блузку с эллиптическим вырезом; на обеих ключицах виднелись вмятины от широких полосок хирургического серо-коричневого цвета. Взглянув вниз и вбок, она покраснела и мягко произнесла:

— Просто так удобнее.

— Моих в таких штуках не застанешь. — Рита рубанула пальцем воздух. — Так, всем молчать, и так очевидно. У мене две спины — и я этому рада! Сиськи — это дело такое… знаю, чмок-чмок, только они всегда под ногами путаются, бля, даже в постели. — Рита обернулась к Шехерезаде со своей дельфиньей улыбкой. — Ты, красотуля, я бы даже твои не захотела б. Ни-го-за-го-что-го. Как же мене тогда свой акробатический танец исполнять?

— По части лифчиков я, кажется, чего-то не понимаю, — сказал Уиттэкер. — Взять, к примеру, политизацию лифчиков. Какое отношение все эти дела со сжиганием лифчиков имеют к вашей сестре? Я думал, вы с лифчиками дружите.

— Они, э-э… они навязывают однородность, — объяснила Лили. — Поэтому считается, что это плохо.

— От лифчиков все делаются одинаковыми, — подхватила Шехерезада. — Груди бывают разные. Лифчик любую девушку превращает в какую-то модель свитеров.

— А это не пойдет, и все тут, — сказала Глория. — Нет, на такое мы пойти никак не можем.

Она, казалось, не намерена была продолжать, но Рита попросила:

— Давай, дуся, дальше. Говори.

— Ладно. — Она кашлянула в своей манере. — Хм-м. Значит, это просто совпадение, да, просто совпадение, и ничего больше, да — то, что, если носить лифчик, груди делаются примерно в десять тысяч раз заметнее? Лифчик удерживает груди в неподвижном состоянии.

— Знаете, а она-то права, — сказала Рита, кивнув в сторону Шехерезады. — Я на твои всю ночь пялиться буду. Господи ты боже мой, да ты, малышка, когда двигаешься — видеть, как ты по комнате идешь, это все равно, блядь, что триллер смотреть. Начнут, не начнут? А ты, — повернулась она к Глории, — у тебя, похоже, там ничего парочка запеленута в этот чертов гамак. Ты бы, девка, это скинула как-нибудь вечерком, дала б нам всем поглазеть. Между прочим, если б у тебя все было пропорционально, ты б еще полней была, чем Шез! Ты ж не пьешь, лапуля, нет? Я тоже нет. Не то что некоторые. Не то что некоторые из моих знакомых, пьянчужки несчастные… Так. Мене добавки. А потом, через минутку, — еще добавки. Ем как свинья, а никогда не поправляюсь. Меня, Лил, девки за это ненавидят. И ведь их тоже понять можно. Пожрать кому принести?

Адриано, выкатив белки глаз, протянул свою тарелку.

— У тебя что там, Себ, красавчик, — говядина? Вот это я понимаю. Еще кому?

Кенрик сидел, ссутулившись, во главе стола, бережно обвив рукой кувшин с вином. Другая рука проводила серию очень медленных экспериментов с вилкой. Кит сказал:

— Ах да, Рита. Я все хотел спросить. Куда подевалось твое виляние? Ты вилять перестала. Осталась без своего коронного номера. Покажи Лили. Повиляй задом.

Рита повиляла. И действительно: она была похожа на собаку — вид у нее был, какой бывает у собаки, когда надеваешь пальто и тянешься за поводком.

— Еще.

Рита повиляла еще и сказала:

— Уй. Уф. Нет, Кит, у мене есть свои причины. Сиди, где сидишь, а я тебе расскажу, что и как. Сейчас, только распрямлюся… Уф. — Она наклонилась вперед. — Все, хватит вилять. Понимаешь, Кит, мене в жизни столько в задницу не имели.

Уроненная Кенриком вилка с треском ударила по тарелке.

— Причем не только он. — Рита дернула подбородком. — И не то чтобы против моей воли — нет, ничего такого. Как хочете меня называйте, но любовь есть любовь — все честно, как на войне. Себ, тебе столько хватит, или, может, еще кусочек хочешь? Нет. Не только Рик. Им всем там как будто медом намазано. Причем я знаю почему. Это потому, что я — парень. Парень я, это точно. Парень.

Кит обвел взглядом стол. Лили, узкоглазая и узкоротая. Шехерезада, напряженно-сосредоточенная. Глория, источающая сильнейшую холодность. Уиттэкер, хмурящийся, улыбающийся. Адриано, младенец в шоке. Рита продолжала: