Двадцать лет в разведке - Александр Бармин

Эта церемония состоялась во дворе консульства, среди обычных красных лозунгов, на которых по-русски и по-персидски было написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Угнетенные всех стран, объединяйтесь против империализма!». Под этими лозунгами была поставлена трибуна, и с нее я прочел официальное сообщение и добавил несколько слов от себя. Передо мной на ковре стояли гражданский и военный губернаторы, увешанный медалями генерал, муллы основных мечетей и руководители торговой палаты. Все были в трауре: некоторые из них были действительно искренне опечалены, так как Ленин стал символом освобождения Азии. Правительство Персии было представлено премьер-министром Мохаммедом Саидом, который впоследствии стал послом Персии в Москве. Мне вдруг показались странно неуместными лозунги, которые были у меня за спиной. Ну, ничего, подумал я, они отдают почести Ленину, а Ленин иногда выдвигал такие лозунги, которые понравились бы нашим гостям еще меньше!

Пришла ночь. Измотанный дневными заботами, я вернулся в свою почти пустую квартиру, которая занимала целый этаж консульского здания. Я сидел, сжав голову руками и стараясь ни о чем не думать. Но мои мысли возвращались к Ленину. Жизнь даже самых великих людей, говорил себе я, рано или поздно заканчивается, но народы продолжают жить. Перед моими глазами возникал официальный портрет Ленина, который я, кажется, до этого просто не замечал. В глазах у меня стояли слезы.

Я долго ходил взад и вперед по комнате, не зажигая света. Мне вспоминались дни, когда я стоял перед братскими могилами своих боевых товарищей, которые еще несколько часов назад были полны сил и энтузиазма.

Что будет теперь с нами? Кто станет у штурвала нашего корабля, который идет неизведанным путем, с его молодым экипажем, неопытными, но дерзкими механиками? Некоторые выдающиеся люди еще остались: Троцкий, Томский, Пятаков, Рыков, Бухарин, Радек… я едва ли подумал о Сталине. Он был мало известен, и тогда, в 1924 году, ничто не предвещало, что он когда-нибудь будет играть ведущую роль. Несомненно, Зиновьев и Каменев будут оспаривать у Троцкого моральное право быть наследниками Владимира Ильича, но в глазах моего поколения они не имели на это оснований.

В 1924 году на международной арене произошли в отношении вашей страны внезапные перемены. Великобритания признала Советский Союз и восстановила дипломатические отношения, которые были приостановлены в 1918 году. Некоторые другие крупные державы последовали этому примеру. В Советском Союзе считали это значительным достижением и видели в этом залог мирного развития в последующие годы. Применительно к генконсульству эти перемены сказались на моих взаимоотношениях с господином Троттом. Мы внешне знали друг друга и иногда встречались, хотя наши отношения нельзя было назвать дружескими, потому что между нашими странами не было дружбы. Следует ли мне теперь же нанести ему визит и поздравить с нормализацией отношений между нашими странами или ждать, пока он сам первый придет ко мне? Я позвонил в Тегеран и запросил инструкций. Посольство приказало мне ждать, пока этот деликатный протокольный вопрос будет рассмотрен. Посольства обеих стран в Тегеране тщательно изучали все обстоятельства, сопоставляли ранги посольских и консульских сотрудников, даты их прибытия. В конечном счете выяснилось, что я иду чуть-чуть впереди по протоколу, чем господин Тротт, поскольку прибыл в Решт на несколько часов раньше. Ему полагалось первым нанести визит, что он и сделал, а я в тот же день нанес ответный визит.

Господин Тротт не очень хорошо говорил по-французски, но прилично владел фарси, и мы говорили с ним на этом языке. С большой гордостью он показал свой сад, наполненный запахом роз, и в знак дружелюбия приколол мне на лацкан алую розу. Поскольку у него была в петлице белая роза, мы даже пошутили по поводу войны или, лучше сказать, мира алой и белой роз. В саду у господина Тротта я также познакомился с сэром Перси Лорэйном, британским посланником, направлявшимся в Тегеран. Позже у меня было много приятных бесед с господином Троттом, во время которых мы старательно избегали политических вопросов. Если эти строки попадутся ему на глаза, то мне хотелось, чтобы он знал, что я помню об этих приятных встречах. Я был тем более рад установлению этих радушных отношений, потому что незадолго до нашего прибытия в Решт в британском консульстве были похищены документы. В краже документов заподозрили одного из наших посольских слуг. Позже его тело было обнаружено в колодце. Конечно, пошли слухи, что кражу документов организовали русские, а смерть слуги была результатом мести, а не угрызений совести. Во время нашего с Троттом пребывания в Реште ничего подобного не случалось, однако была одна взаимная интрижка, о которой сейчас уже можно рассказать.

Однажды секретарь консульства Мамед-ага зашел в мой кабинет с каким-то обеспокоенным и таинственным видом. Мамед уже несколько лет служил в генконсульстве. По национальности татарин, он был воспитан в мусульманской вере, что, однако, ничуть не мешало ему быть примерным советским работником. Он рассказал мне, что накануне вечером в кофейне к нему подсел секретарь британского консульства из местных граждан. После обычных для Востока цветистых предисловий он перешел к делу. Разве Мамед-ага не сын ислама? И разве он не знает, что большевики поклялись разрушить все вероисповедания, включая веру в Аллаха и его Пророка? Конечно, Мамед-ага должен зарабатывать себе на жизнь, однако не думает ли он, что ему следует сделать что-то, чтобы искупить тот грех, которым он зарабатывает себе пропитание, сделать что-то для тех, кто уважает религию и защищает исламский мир?

С этими словами британский секретарь передал моему изумленному секретарю предложение своих руководителей в британском консульстве: снабжать англичан копиями моих еженедельных докладов в Москву и Тегеран, которые он печатал. Они были уверены в том, что как истинный мусульманин он сочтет это своим долгом. Для того чтобы сделать эту работу еще приятнее, они будут платить ему по двадцать пять туманов (около двадцати пяти долларов) за каждый доклад.

Мамед-ага обещал подумать и пришел ко мне за советом. Я поблагодарил его за верность долгу и одобрил его тактику. После этого каждую неделю, закончив очередной доклад в Москву или Тегеран, мы давали волю своему воображению и сочиняли для наших друзей в британском консульстве интересные, но в целом вполне безобидные доклады, и каждую неделю Мамед-ага приносил мне двадцать пять туманов, полученных им из казначейства его королевского величества.

Я информировал об этой ситуации Шумяцкого и спросил, как поступить с деньгами, со своей стороны я предложил передавать их единственной прогрессивной национальной газете в Реште, которая сильно нуждалась в деньгах. Шумяцкий согласился, и теперь один из моих сотрудников каждую неделю делал щедрое пожертвование британских денег газете, которая агитировала за национальные реформы и против влияния британского империализма в Персии.

Так продолжалось несколько месяцев, но однажды Мамед-ага вернулся с пустыми руками. Это совпало с пребыванием в Реште сотрудника британской миссии в Тегеране. Возможно, ему наши литературные упражнения понравились меньше, чем местным сотрудникам. Может быть, наше вдохновение истощилось. Так или иначе, но этот источник дохода прекратился.