Мир Чаши. Дочь алхимика - Филипп Крамер

В поместье гостеприимного Огастова кузена тоже не было тихо; отведя коней, родичи наконец-то смогли найти время и уголок поговорить о своем.

— Как они смогли тебя взять?

— Отвлекся. — Гар развел руками. — Потерял осторожность. Они появились раньше, чем я ждал какой-нибудь пакости.

— У меня к тебе были вопросы, — сказала Жозефина.

— А у меня для тебя есть ответы, — отозвался дядя, — но с этим лучше подождать до утра. У тебя сегодня был нелегкий день. — Он нежно провел уцелевшей рукой по ее щеке, и Жозефина поняла, как она устала; кипящее в жилах возбуждение уходило, тело требовало отдыха. Пожелав дяде доброй ночи — потому что спокойная, судя по размаху гульбища, никак не предстояла, — она ушла в свой шатер спать. Каталин с парнями, испросив позволения госпожи, присоединились к общему веселью, а Фердинанд последовал за ней.

— Что за собака, о которой вы говорили? — поинтересовалась девушка, раскладывая свою скатку.

— С нее началась Алая Стража, — зевнув, пояснил ушан. — Первое алхимическое создание, вернее, первое из тех, кого увидели. Неуязвимая для стали, огня и магии тварь, в которой от собаки столько же, сколько в том Страже Врат от кошки — они, кстати, весьма похожи по своему принципу. Ваш… отец… Штерн продемонстрировал королю мощь алхимии на ее примере, а король не преминул ее проверить на опальных магах. — Он хотел сказать что-то еще, но потом передумал. — Это не та история, госпожа, которую следует рассказывать на ночь.

— Согласна, — пробормотала девушка и, свернувшись под плащом, немедленно уснула.

Наутро Жозефина проснулась удивительно рано: солнце висело в небе на полпути к полуденной черте. Половина гостей еще отсыпалась, а те, кто был на ногах, выглядели совершенно бодрыми, будто не гуляли почти до рассвета. Кое-кто ходил со свежими синяками — вовсе их, впрочем, не стыдясь; дядя с рукой на перевязи — браслет оставил по себе весьма глубокие царапины, скорее даже раны, и заживать они пока отказывались — выглядел раненым героем. В нем не убавилось ни добродушия, ни спокойствия, лишь появилась серьезность. Он предложил племяннице вина с собственных виноградников в качестве десерта, и они расположились в выделенных Гару покоях — небольшой комнате во флигеле, откуда слуг срочно переселили в шатер, чтобы дать место уважаемому гостю, еще и безвинно пострадавшему.

— У меня было предчувствие, что я тебя увижу, — сказал Гар, разливая по бокалам прозрачное золотистое вино, — поэтому взял с собой кое-что. Вещи как раз успели перевезти к утру…

Здоровой рукой он открыл замок стоявшего в углу походного сундука. Под сколоченной из толстых досок, стянутой полосами черного железа крышкой в аккуратных, выложенных мехом и снабженных хитрыми защелками гнездах покоились серебряные слитки — точно такие же, как те, что дядя присылал де Крисси. Зрелище завораживало само по себе — не видом богатства, но разумностью устройства, тщанием работы и прекрасным сочетанием светлого серебра с темным мехом и навощенным деревом; дядя же, почти не обращая на него внимания, нажал потайные клавиши где-то на боках сундука, воспроизведя некую комбинацию, отчего раздался пружинный щелчок. Гар с помощью одного из двух своих слуг снял верхнюю часть сундука, где лежали слитки, и пригласил Жозефину заглянуть внутрь.

Там, в уютном гнезде из сена, веточек и пуха, свернулась клубком небольшая, с петуха, зверюшка. Можно было разглядеть гладкий мех, перья и пару вполне серьезного вида крыльев — и все это отливало чистым серебром.

— Серебряный грифон… — прошептала девушка и протянула руку к дивному зверю. Осторожно, нежно-нежно коснулась шелковистых перьев, чуть отодвинула душистое сено — так, чтобы увидеть увенчанную клювом морду. Грифончик спал, поджав лапы и накрывшись крыльями, и прикосновение его не разбудило. — Знаешь, я была уверена, что он у тебя есть.

— Это — последний Небесный Зверь, живая легенда. Только спит очень давно…

— Это ведь он Клаус?

— Да, — кивнул дядя, и в глазах его были тепло, нежность и печаль. — Серебряный грифон Клаус, а Всадник его — Лилия де Крисси.

— Мама?!

— Именно она.

— Но он же такой… маленький… — Наедине с дядей и этим чудом Жозефина могла позволить себе расслабиться и побыть не предводителем, не магом, не бойцом, а просто собой.

— Он не унесет всадника, но я помню, как он летал. Как они играли с Лили — она, счастливая, смеялась, а он носился вокруг нее, такой же счастливый. Проклятие Первых постигло не только Всадников, но и их Зверей, вот он и вырос только таким.

— Расскажи о проклятии, — попросила девушка. Она помнила: что-то подобное было в полусказках-полулегендах, которые матушка рассказывала ей на ночь, а еще его упоминал мастер Феликсефонтий в свой первый визит.

Гар взглянул сначала на нее, потом на Клауса и заговорил размеренно и напевно, словно читая древнюю книгу:

— Легенды говорят, что материк населяли Первые — нездешние существа, искусные и в бою, и в магии, и во всяком искусстве. Люди же попадали сюда морем и почти всегда — с севера. Чаши сложно достичь, потому что она не лежит у самого Ствола, а находится у нижней развилки Ветвей, и пройти к ней могли только самые смелые, упорные и одаренные доброй удачей — словом, герои. Первые спасали тех, чьи припасы кончались, а корабли разбивались о скалы. Люди становились их слугами и учениками, они перенимали магию и знания этого мира и множества других. Главным же знанием было то, как сохранить равновесие и мир в Чаше — этого желали сами Первые. Кроме всего остального они научили людей бороться с тварями Корней и пробуждать Яйца Сущности. Небесные Звери, раньше носившие только Первых, стали избирать достойнейших людей своими Всадниками. И однажды, увидев, что в Чаше много людей и у них есть знания для выживания и благоденствия, Первые решили покинуть Чашу, уйдя в мир, где еще не было гармонии, чтобы принести ему эту гармонию, как они принесли ее Чаше. Но последний из них отказался шагнуть во Врата. Он любил Небесную Всадницу и не желал покидать ее и их детей, а дороги туда ей не было. Врата же не могли закрыться, пока все Первые не уйдут из Чаши. Открытые, они подвергали Чашу опасности: с той стороны рвались чудовища, и только Первые, звавшие своего сородича, сдерживали их. Тогда Всадница, не в силах смотреть на его муки и обрекать Чашу на нашествие чудовищ, обняла любимого и вонзила в него нож. Как только жизнь ушла из него, Врата закрылись, но Первые, видевшие его смерть, прокляли эту Всадницу, весь ее род и всех Небесных Всадников: пусть вы так же истекаете кровью, как наш собрат, был приговор. Пусть вы увидите, как силы покидают ваших братьев и сестер. Пусть ваши дети и внуки слабеют и чувствуют это.

Мужчина вздохнул, смаргивая вставшие перед глазами видения, и продолжал:

— Через полторы тысячи лет проклятие сбылось окончательно. Последний Всадник поднялся в небо пятьсот лет назад. Из каждого десятка Яиц Сущности пробуждалось хорошо если одно, и ни один Зверь уже не вырастал настолько, чтобы нести Всадника. Потом пробуждаться стало одно Яйцо из полусотни, потом из сотни, а потом… — Он махнул рукой так, будто это его дети умирали у него на глазах. — Клаус — последний из Небесных Зверей.