Ветряные мельницы надежды - Кэтрин Райан Хайд

Натали сперва просто таращила глаза. Моргала и снова таращилась. А потом решила рассмотреть их в окно. Она перепрыгнула с маминых коленей на мои, отпихнув Марию обеими руками. И конечно, толкнула в самые ребра. Мы услышали звук, который Мария не сумела сдержать, — нечто между стоном и рыком. Муфта спланировала мне под ноги.

Натали полностью высунула голову в окно, ветер откинул ее тонкие пушистые волосы назад, а я обхватил ее за талию и крепко прижал к себе, будто ее могло выдуть из кабины, как клочок бумаги.

— Ты в порядке? — спросил я Марию.

Бледная от нестерпимой боли, она все же кивнула. И объяснила бабушке:

— У меня ребра перевязаны. Сломала.

— Вон что, — бросила в ответ бабуля Энни с какой-то странной интонацией. Так бывает, когда человек чего-то недоговаривает. — Несчастный случай?

Я скосил глаза на бабушку — и тут же отвел взгляд. А Мария вообще смотрела только вперед.

— Да, — ответила она. — Несчастный случай.

Вроде бы разговор как разговор, но что-то с той минуты изменилось. Как-то неуютно стало в кабине. Не понимая, в чем дело, я занялся Натали. Высунул голову из окна и вместе с ней смотрел на ветряные мельницы. Я был так счастлив, глядя на них, как человек, у которого исполнилась самая заветная мечта. По-моему, даже Натали почувствовала, до чего я счастлив. Понятия не имею, откуда я это знаю, но это правда.

Между прочим, в первый раз с нашего знакомства она не держала палец во рту.

— Тебе нравятся ветряные мельницы, Натали? — спросил я.

— Ага, — сказала она.

Слово номер три, которое она мне сказала.

Я вообще-то про пустыню не особо думала. В смысле — даже когда уже знала, что поеду туда жить. Я думала о том, что буду рядом с Тони. И о небе, где много-много звезд. И ветряные мельницы пыталась представить.

А вот о самой пустыне как-то не думала. Решила, наверное, что и думать-то не о чем. Ну, пустыня. Пустота, значит. И сухость. Только и всего.

Как же я ошибалась.

У меня дух захватило, как только мы на старом грузовичке выехали из Бакерсфилда. Во-первых, кругом были холмы и горы — но не такие, как на картинках. Я видела громадные утесы, все в глубоких трещинах, и обычные ровные холмы, только сплошь усыпанные большими камнями. А деревья! Настоящие кактусы! Они тянули к небу две руки с плотными круглыми листьями сверху, вроде держали свои плоды на ладонях. Куда ни глянь — все одного цвета, желто-коричневого, но самых разных оттенков, так что очень скоро ты уже готов поверить, что никакие другие краски и не нужны.

И еще. Ветер. Здесь он был… другим. В нем ощущалась такая мощь, такая энергия. Ничего похожего на нью-йоркский ветер. Наверное, потому, что горячий? Я-то привыкла, что если ветрено — значит, холодно. Но и это не главное. Что-то в ветре пустыни было совсем-совсем другое. Может быть, в городе ветру мешают дома? Может быть. Не знаю. Помню лишь чувство, что этот ветер способен унести все плохое, обидное, горькое, что во мне осталось от прежней жизни.

Скажете, фантазии? Ну и пусть. Мне мысль понравилась, и я ее сохранила.

Господи, мне хотелось плакать от окружающей красоты. Хотя нет, не совсем так. Не от красоты, а от того, что я не надеялась увидеть такие несказанные места. Никогда в жизни.

А знаете, что мне понравилось больше всего? Ни единого многоэтажного здания до самого горизонта! Точнее, ни единого здания большую часть пути. А когда и появлялся домик, то в один этаж. Никаких тебе лестниц на сотни миль вокруг!

Синева неба тоже изумляла. Такого синего неба я не видела и представить себе не могла. И я подумала: наверное, многоэтажек тут не строят, чтобы небо не заслонять. Наверное, здешние строители поняли, что у них самое синее небо в мире, — и решили не портить эту красоту.

А потом… Потом мы доехали до места, откуда были видны ветряные мельницы. Те самые, о которых мне столько рассказывал Тони. Я взглянула на них, ахнула — и, кажется, забыла сделать выдох. Уж не знаю, какими я их себе представляла, но такая сказка мне и во сне не снилась.

Внутри вроде как разлилось что-то. Я не сразу поняла, что со мной. Не сразу, но поняла. Мне было хорошо.

Поездка была чудесной, просто чудесной — до тех пор, пока Натали не толкнула меня кулачками прямо в грудь. Кажется, я взвыла. Ну и конечно, пришлось объяснить, что у меня сломаны ребра.

Бабушка Тони расстроилась. Очень расстроилась. Понятия не имею почему. В смысле — что тут такого особенного? Ну попал человек в переделку, и ему немножко больно. Но ей ведь от этого не больно, верно? И все-таки она с той минуты здорово изменилась. Притихла. Ушла в себя.

Я людей чувствую. Напряжение в человеке я всегда ощущаю, даже не глядя в лицо. Даже если человек говорит, что все в порядке, я всегда знаю, если это не так. И всегда оказываюсь права. Когда дело касается настроения других людей, я вроде флюгера: всегда знаю, куда дует ветер.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что причина может быть только одна: бабушка Тони решила, что от женщины со сломанными ребрами ничего, кроме неприятностей, не жди. Как и мой отец, она сочла меня ходячим несчастьем.

Потому что нормальным людям — не таким, как я, — ребра не ломают, верно?

Ну и конечно, я снова начала терзаться страхом, что бабушка Тони не разрешит нам остаться у нее. И тогда нам придется вернуться. Ужасная мысль — я уже успела влюбиться в пустыню. Скажете, слишком быстро? Но это была любовь с первого взгляда. Точно. Я влюбилась с первого взгляда, только не в человека, а в пустыню.

Но даже если нам придется вернуться, то по крайней мере мы проделаем этот путь, обратный путь до станции. И Натали тогда снова увидит ветряные мельницы, и пусть у нее в памяти останется что-то прекрасное. Пусть она знает, что где-то далеко-далеко на свете есть замечательные, необыкновенные места, такие, как пустыня Мохаве.

Лишь бы только она запомнила.

Потому что нельзя о чем-то мечтать, если ты даже не знаешь, что оно существует.

Я постаралась забыть о проблемах и просто наслаждаться пейзажем. И еще радоваться тому, что Тони и Натали подружились. Тони такой славный и так добр к Натали… Мне было чему радоваться.

И все-таки я всегда чувствую, когда кто-то расстроен. Ну не могу я радоваться, если кому-то рядом со мной плохо.

Открывая дверь гостевого домика, я думал, что готов к чему угодно. Я обещал себе не удивляться и не приходить в ужас, какая бы разруха ни предстала моим глазам.

Но к тому, что предстало моим глазам, я никак не был готов.

Гостевой домик будто сошел с рекламной картинки.

Палас новехонький. Стены блестят, вроде их десять минут как покрасили. Даже краской немножко пахнет. Окна сияют.