Асьенда - Изабель Каньяс

Он стал молиться. Сначала на латыни, затем на другом языке. Когда в одной из частей его молитвы проскользнуло имя Марии Каталины, в моем черепе стал зарождаться неприятный гул, переходящий в боль. Я моргнула, прикрыла глаза и зажала уши руками. Андрес продолжал.

Я была рада, что сделала это.

Комнату пронзил вопль, чистый и кровоточащий от ярости, тянущийся на последнем издыхании, невыносимо долгий, словно загребающий меня когтями. Я закричала. Глаза распахнулись; я ожидала увидеть, что оконные ставни разлетелись на щепки от ярости, заполнившей комнату.

Андрес не двигался. Кончики его пальцев все еще были прижаты к вискам. Плечи дрожали от напряжения. Я видела, как движутся его губы, повторяющие слова молитвы, но из-за шума ничего не было слышно.

Вопль прекратился.

Комната погрузилась в тишину. То была пустота гробницы, безветренная, с чревом, наполненным скорее отсутствием жизни, чем присутствием тишины.

Андрес испустил длинный выдох и распрямил плечи. Никакая сила теперь не гудела в круге у его ног. Никакой гул не заполнял голову. Андрес посмотрел на меня через плечо. Невзирая на изможденность в его позе и щетину на подбородке, его затененное лицо горело шальным пламенем победы.

– У меня вышло. – Он сделал глубокий, дрожащий вдох. – Она снова заточена в доме.

Позади него, в углу комнаты, мелькнула пара красных огоньков, которая тут же исчезла.

Ужас пронзил меня, застряв где-то в горле.

Да, у Андреса все вышло. Он заставил тьму снова вернуться в дом и закрыл круг.

Я же не ощущала себя победительницей. Мы сдержали опасность, верно, но уже ничего не вернет Ану Луизу к жизни.

Мы знали, что тело Марии Каталины заперто в стенах и ее призрачная ярость подпитывает тьму. Но мы не знали, кто оставил ее тело там.

Не знали почему.

Родольфо вернется завтра утром. Закрыв круг, Андрес словно залатал плотину, которую вот-вот прорвет, куском штукатурки. За ней бурлила вода, готовая вырваться в любой момент, и трещина росла с каждым часом.

А мы по-прежнему стояли на пути, который непременно затопит.

Андрес рассказал мне, что, пока Палома с Мендосой чинили дверь в зеленой гостиной, Мендоса предложил ей погостить у него. Весной его старшая дочь вышла замуж и уехала в асьенду Алькантарилья, и теперь он остался с младшей дочерью; в их доме было предостаточно места, чтобы Палома жила там столько, сколько ей понадобится. Они ушли как раз для того, чтобы перенести Паломины вещи в ее новый дом.

Для меня же это означало, что провести еще одну ночь в безопасных стенах капеллы, но уже без Паломы, будет непристойно.

И спать придется в одиночестве…

В полдень на долину обрушился ливень, который так и не прекратился, сопровождаемый вспышками молнии. Когда мрачное небо еще сильнее потемнело в сумерках, Андрес принялся в определенном порядке расставлять курильницы по моей спальне, уделив особое внимание двери и окну. Затем он зажег их. Темнота, проследив за его движениями, отпрянула с тихим шипением, стоило ему забормотать молитву. Готовый к битве, Андрес поднял подбородок и завершил молитву, топнув ногой по полу.

Тьма отступила.

Андрес повернулся ко мне, его лицо снова засияло победным блеском. Он наконец приходил в себя. Быть может, сегодня ночью я буду в безопасности.

– Вы слышали еще какие-то голоса? – спросил он.

Горло сжалось при мысли о красных глазах, возникших за его спиной в зеленой гостиной, и о том, каким напряженным он был, когда приказывал мне прогнать голос из головы.

Я покачала головой.

Должно быть, все терзания отразились на моем лице, потому что Андрес сказал:

– Я боюсь за вас. Тот сон… это прямое доказательство, что вы ослабили бдительность, открыли сознание. И это опасно.

Спрашивать «почему» не было нужды.

– Насколько опасно? – вместо этого прошептала я. Если мне грозит потерять рассудок, что делать тогда?

Умрете здесь – так же, как мы.

Андрес поджал нижнюю губу, в точности повторяя выражение Паломы, когда она так же взвешивала, стоит ли рассказывать мне все. Взвешивала, сколько правды я смогу вынести, когда столкнусь с неизбежностью ночи. А вместе с неизбежностью придет и страх – всепоглощающий и способный свести с ума.

– Бабушка однажды привела меня в дом, который, как она определила, делал своих обитателей все более и более раздражительными. Люди, которые там жили, едва не разрушили собственный брак. К тому времени как бабушка пришла, они презирали друг друга. Эти силы способны раскрыть ваш разум и проникнуть внутрь. Изменить то, что вы видите, то, что чувствуете. Изменить ваш мир. Я боюсь… Боюсь покидать вас. – Андрес провел ладонью по лицу, царапаясь о щетину. – Хотите, чтобы я остался?

Тон Андреса выдал его с головой: он задал этот вопрос, потому что хотел остаться. Что-то в его решительной позе и в том, как он обвел меня взглядом – спокойным, бдительным и словно бы принадлежащим часовому, ясно дало понять, что Андрес не намерен оставлять меня одну.

Господи, я больше ничего не желала так сильно.

– Да, – прошептала я. Но…

Комнату заливал мерцающий свет свечей: будуар, трюмо и роскошная кровать, так нелепо отличающаяся от жесткой койки Андреса… В самом воздухе витала близость, которую было не ощутить ни когда мы провели ночь в зеленой гостиной, ни когда остались в скромной комнате Андреса после неудавшегося обряда изгнания. Мы сбежали в отчаянии и рухнули там, пораженные.

Сейчас же все было намеренно.

Андрес посмотрел мне в глаза. В его напускном безразличии я разглядела то же, что видела и сама. Он так же чувствовал, как близко к краю обрыва оказалась наша внезапная, отчаянная дружба.

И все же он предпочел остаться.

Я достала из комода постельное белье и отдала его Андресу, после чего скрылась из виду, чтобы переодеться. Закончив, я обнаружила, что Андрес сидит у двери, куда передвинул стул от трюмо. Одеяла и подушка лежали нетронутые в аккуратной с топке. Видимо, пользоваться ими Андрес не собирался.

Я подняла глаза: он держал в руке четки и не отрываясь смотрел вперед, намеренно избегая моего взгляда.

Возможно, пока что не собирался.

Я села на край кровати, распустила узел и заплела волосы в косу. Мне тоже пришлось отводить взгляд от человека, который находился со мной в одной комнате; если я чувствовала, как его взгляд пробирается ко мне, задерживается и тут же устремляется вдаль, я из приличия делала вид, что не замечаю этого. Я позволила тишине комнаты окутать уставшие, ноющие кости. Я представила, как вплетаю в волосы копаловый дым, силы Андреса и звук его низкого голоса, когда он читает розарий. Свернувшись под одеялами, я уснула в считаные минуты.