Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - Джульет Греймс

Ассунта доедала последние макаронины, приправляя их слезами. Впрочем, глаза у нее были прищурены холодно, почти зло. Память сразу оживилась: летняя ночь, Стелле девять; отец, повернувши мать к стенке, берет ее сзади, по-скотски, и так же по-скотски урчит. Усилием воли, не дожидаясь, пока память выдаст продолжение, Стелла задвинула отвратительную картину. Вот как человек с подобными сексуальными аппетитами чуть ли не десять лет прожил без жены? В Стеллином мозгу щелкнула, становясь на место, последняя деталька, и тотчас сгинули остатки тревоги за отца.

Тина глядела на сестру с этим своим собачьим выражением: мол, только скажи, что́ мне думать и чувствовать, так я сразу…

Стелла отодвинулась вместе с табуретом.

– Тина, что сидишь? Со стола убрать не хочешь?

– А как же папа? Ужин-то накрыт…

– Папа и холодного поест. Когда вернется.

Стеллин взгляд скользнул над высоким стулом, который всегда занимал глава семьи.

– Сиди, мама, – скомандовала она, заметив, что Ассунта дернулась встать. У Стеллы появилась идея.

С легкой дрожью – никогда прежде она ничего подобного не делала – Стелла прошла к буфету, достала три стакана, а из шкафа извлекла большой кувшин. Еще раньше заметила, где отец вино держит. Стаканы были поставлены на стол и наполнены почти до краев.

– Выпьем! – объявила Стелла.

Мать и сестра глядели с недоумением и опаской. «Нам вино пить? Нет, нельзя!» – вот что читалось на их лицах. Пьют после ужина только мужчины, а женщинам такое не пристало. Это все равно что трубку курить. Стелла подвинула стакан Тине, подняла свой.

– За нас!

Не сразу, но мать с сестрой все-таки взяли стаканы. Явно продолжали опасаться, как бы беды не вышло от подобного самоуправства.

– Будем здоровы, – произнесла Стелла и сделала большущий глоток. Почти сразу ей стало гораздо лучше, словно от сильного успокоительного.

– Будем здоровы, – эхом отозвалась Ассунта и тоже хлебнула вина.

Тине ничего не оставалось, как последовать примеру матери и сестры.

В тот вечер они засиделись допоздна. Пили, играли в криббидж. Вино слой за слоем вскрывало затаенные гнев и страх, напряжение сдавало позиции. Стелла пьянела – и упивалась этим ощущением. Карты путались, от каждой ошибки в игре разбирал смех. Всегдашняя зябкость отступила; сквозняк, гулявший по квартире, ласкал Стеллины предплечья. Так вот зачем люди пьют, догадалась девушка. Чтобы расслабиться.

– Если он по шлюхам пошел, мне плевать, – заявила Ассунта после очередного стакана. Ее слезы давно высохли. – Святая Мадонна! Стану я завидовать бабе, которую он сейчас обрабатывает!

У трезвой Стеллы язык не повернулся бы спросить про такое; но за столом сидела Стелла пьяная, и слова вышли легко и просто:

– Мама, а как это бывает? Что чувствуешь, когда он на тебя лезет?

Ассунта только рукой махнула, словно отгоняя неприятные воспоминания.

– Возня, от которой хлопот не оберешься. А куда замужней женщине деться? Хочешь не хочешь, усталая не усталая, хворая или здоровая – изволь, подставляй ему. И дети через это получаются.

Ассунта глядела на стол, глаза ее снова затуманились слезами. Однако она продолжала говорить, и Стелла замерла – малейшая неловкость заставит мать вновь закрыться в своей скорлупе.

– Бывает, думаешь: довольно с нас детей, не хочу еще одного вынашивать. Да только мужу такое не скажешь. Ему приспичило – а тебе отдуваться.

Мигнуло пламя свечи. Стеллино сердце пустилось вскачь. Воображение, оживленное алкоголем, теперь не остановить – картинки пошли чередой, Стелла видела себя на Ассунтином месте.

Тина глядела на мать совершенно круглыми глазами. Наконец осмелилась спросить:

– А это больно?

– Нет, – ответила Ассунта. – Ну разве что иногда. Если совсем уж не хочешь, а он все равно… Или если он напился – тогда тычет-тычет, вконец замучает. Да вот еще неуемные мужья попадаются. – Ассунта сморщила потрескавшийся от холода нос. – Лучший муж – это который дело делает быстро и у которого pistola не очень большая. У кого большая – от тех больно.

Ассунта поежилась. Даже алкоголь не мог взять верх над ее природной стыдливостью.

– До свадьбы, девочки, про то не узнаешь. Может и не повезти.

Стелла залпом осушила стакан. Подумала: «Мне уже достаточно не везло. Довольно».

К часу ночи они прикончили вино. Играть в карты больше не могли – слишком опьянели. Антонио все не было. С дурацким хихиканьем Стелла и Тина уложили мать и пошли в свою спальню. Снова стало зябко – согревающий эффект вина улетучился. Девушки забрались в постель. Тина рыгнула приторно, тухловато. Неужели и Стеллино дыхание так пахнет? Не поколотит ли Антонио их троих, когда обнаружит, что они «раздавили» целый кувшин? Почему он пошел к проститутке, когда здесь его жена? Раньше – понятно; но теперь? Радоваться ли, что отец не беспокоит Ассунту, или злиться на него: нарушил Господню заповедь, блудит, при живой-то жене? А каково матери? Действия мужчин по отношению к женщинам сами по себе – гадость; однако еще гаже знать, что муж то же самое вытворяет с другой женщиной. А она, эта другая – тоже ему детей вынашивает да рожает или как?

Стеллины мысли перекинулись на финансовый аспект ситуации. Это ж сколько денег Антонио извел на свою шлюху! Да если б он эти деньги копил, они – его семья – давно бы в Америке жили! Значит, не больно-то ему хотелось семью при себе иметь…

Темнота давила на Стеллу, и под сомкнутыми веками во всех омерзительных подробностях разворачивалась та душная ночь в Иеволи: ягодицы Антонио, трясущиеся от сосредоточенных усилий; материнский задранный подол. Саднящая боль от щипков в самом потаенном местечке, кровь, проступающая под отцовскими ногтями. Стеллу жестоко тошнило. Причин тому было три: опьянение, воспоминание, боль за Ассунту, связанную клятвой верности и послушания с мерзавцем… Внутреннюю сторону бедра свела судорога – Стелла даже не сразу сообразила, что это от излишнего напряжения. Нет, с ней такого не сделает ни один мужчина. Никогда.

Настала весна 1940-го. По пути в церковь Стелла заметила: деревья стоят голые, а кусты – серые, неказистые – сплошь покрылись ярко-желтыми цветами. Это форзиция, объяснили ей. Форзиций в Хартфорде несметное количество. Аккуратно подстриженные, они служат изгородями, разделяя квадратные придомовые участки; лохматые и неопрятные, сами по себе растут вдоль дорог. Именно по форзициям в Коннектикуте узнаешь, что зиме конец. Воздух был холоднющий, как в Иеволи под Рождество; Стелла не сомневалась, что цветы замерзнут. Однако они выжили, а скоро появились и другие – много других.

В Иеволи, думала Стелла, сейчас цветут камелии и желтые нарциссы. Хорошо бы кто-нибудь догадался нарвать букет нарциссов бабушке Марии – она их запах обожает…

С домом на Бедфорд-стрит явно возникли проблемы. Сделку Антонио заключил выгодную, что да, то да; только где он возьмет две тысячи долларов – непонятно. Если у Антонио и были сбережения (в чем Стелла сильно сомневалась), он о них помалкивал. На стройке отец зарабатывал по восемнадцать долларов в неделю. За квартиру Фортуны платили шесть долларов в неделю. Один доллар Антонио по воскресеньям, после мессы, опускал в кружку для пожертвований. Пять долларов уходило на продукты. Стелла быстро смекнула: даже если оставшиеся шесть долларов отец кладет в банк (а это вряд ли), за год набегает всего три сотни.