Карлики - Максим Дегтярев

— Да с какой стати! Им бы пожрать, да поспать — вот и все интересы. Нет альтруистическая любовь сама по себе возникнуть не может. Поэтому, Господь Бог решил так: пускай живые твари научатся любить друг друга, ну хотя бы для размножения — все лучше, чем никак. Так возникла любовь, пардон, сексуальная. Поднабравшись опыта в половой любви, живая тварь на этом не остановилась. Да она уже и не могла остановиться — камень покатился — любить что-то, что вне тебя, стремиться к тому, что вне тебя, пусть даже недостижимому, так понравилось, что живая тварь начала искать себе все новые и новые объекты для любви. Дело дошло до того, что все объекты попросту кончились, и пришлось живой твари их придумывать. Ну а как только тварь стала подключать свое воображение — к тому времени тварь стала уже совсем разумной — тут и до альтруистической любви недалеко. Как тебе такой сюжетец?

— Что-то мне подсказывает, что без конкретных примеров Абметов обойтись никак не мог. Например, он мог сказать так. Вы, Татьяна, говорит Абметов, такая прекрасная женщина (дама, девушка, барышня), что могли бы стать музой для кого-то получше него (то есть — меня), ну а тем несчастным, кто не заслужил твоего расположения, остается только подключать, как ты выразилась, воображение и заниматься альтруистической любовью… Я ничего не напутал?

— Фу, что ты несешь? Абметов до такой пошлости не опустится. Про тебя он вообще ни слова не сказал.

— А про тебя? — поймал я ее на слове.

— Ну, он позволил себе выразить некоторое восхищение…— она запнулась.

— Чем? — мне стало еще любопытнее.

— Не чем, а кем… мною естественно!

— И…?

— И он сказал, что мои рыжие волосы и голубые глаза — это земное небо наоборот.

— Чего наоборот?

— Что ты разчевокался? Неужели непонятно! На Земле солнце рыжее, а небо — голубое. А он сказал, что глядя на меня теперь сомневается, не ошибся ли Создатель и не лучше ли было сделать наоборот — солнце голубым, а небо — рыжим.

— У нас на Фаоне солнце тоже рыжее, а небо, если погода хорошая, то голубое.

— Тем более непонятно, как ты сам до такого не додумался. Да где тебе… — Татьяна махнула рукой.

Я вспомнил, какие комплименты я расточал в адрес Лоры Дейч и мне стало стыдно.

— Я исправлюсь…

— Все обещаешь, да обещаешь, — Татьяна давала понять, что лимит доверия ко мне у нее исчерпан.

— На Оркус обещал взять — и взял, — оправдывался я, — ты скажи лучше, чего это Абметова на комплименты потянуло?

— От скуки, вероятно… — Татьяна нашла для Абметова оправдание.

— Кстати, ты вовсе не рыжая. Это Шлаффер рыжий, а у тебя волосы… ну золотистые, что ли…

— Тьфу, пошлятина какая! Еще скажи, что я — блондинка. Да, а кто такой Шлаффер?

— Так, тип один…

Ладно, думаю, пора сменить пластинку. Альтруистическая любовь в исполнении Абметова может подождать. А вот история с неудавшимся ограблением госпожи из соседнего номера показалась мне более чем странной. Брать у нее, судя по всему, нечего. И почему грабитель не проверил, есть ли кто-нибудь в номере или нет…

Мне стало не по себе. Страх, оставивший меня еще на Фаоне, вернулся вновь. Маленьким комочком он возник где-то внизу живота, начал подниматься и, миновав солнечное сплетение, замер. Движимый нехорошим предчувствием, я связался с Оркус-Отелем, но не чрез интерком, а через внешнюю сеть. Долго никто не подходил, затем, юный девичий голос спросил, что мне, собственно, надо.

— Извините, это четыреста тринадцатый?

— Смотрите куда нажимаете — это четыреста двенадцатый, — схамила девица и отключилась. Теперь все стало на свои места. Слегка успокаивало только то, что дьявольское число теперь связывает Абметова не с нами, а с нашей соседкой из двести пятьдесят третьего. Татьяна, выслушав мое объяснение, все поняла по своему:

— Вот, я же говорила, ты даже номер не в состоянии запомнить…

— Ты не поняла, тот тип собирался обыскать наш номер, а не соседний, — растолковал я ей.

Татьяна прикрыла ладонью рот и молча опустилась на краешек кровати.

— Кто, кроме Абметова, мог знать про твои нумерологические изыскания?

— Никто… Хотя, постой, мы как раз выходили из лифта, когда я сказала ему про шестьсот шестьдесят шесть. С нами еще человек десять выходило… Может, кто-то из них слышал.

— Теперь остается только гадать.

Я не помнил, чтобы в лифте находился кто-нибудь, похожий на меня. Если соседку вырубили цефалошокером, то нечего из ее рассказа нельзя принимать всерьез. Чтобы хоть как-то прийти в себя, я принял холодный душ. Татьяна последовала моему примеру.

Лежа на кровати я не спеша обдумывал происшествие с соседкой. В дверь позвонили. Я подумал, что это пришел вездесущий Абметов, но ошибся — в номер вошел начальник службы безопасности Бруц.

— Чем обязаны? — спросил я.

— Я вынужден задать вам несколько вопросов в связи с нападением на госпожу Бланцетти, — заявил он сухо и официально.

— А кто такая госпожа Бланцетти? — снова спросил я, впрочем, понимая, что речь идет о соседке.

— Постоялица из двести пятьдесят третьего номера.

— С ней все в порядке? — поинтересовалась Татьяна. После душа наряд на ней был довольно легкомысленный, и Бруц никак не мог сосредоточиться.

— И да и нет, — уклончиво ответил он, —Ее здоровье вне опасности, но вот память… Очевидно, ее поразили цефалошокером или подобным ему оружием.

— Понятно, но нас-то это как касается?

— Мы проверили ваше алиби и считайте, что его у вас нет — господин Абметов был вынужден признать, что во время завтрака вы выходили. На дверях ее номера есть только ваши следы и следы самой госпожи Бланцетти. Выводы делайте сами…

— Ну и что? — возмутился я, — вам же сказали, что вчера я помог ей открыть дверь.

— И заодно просканировали замок, — предположил Бруц.

— Вранье, — ответил я.

— Чушь собачья, — поддержала меня Татьяна.

— Не знаю, не знаю, — вздохнул Бруц, глядя в разрез Татьяниного платья.

— Если не знаете, то тогда оставьте нас в покое, — взвилась Татьяна. Разрез на платье еще больше расширился и Бруц забыл, за чем пришел. Он спросил:

— С какой целью вы приехали на Оркус?

— Ограбить первого попавшегося соседа по номеру, — огрызнулся я.

— Ну почему же первого попавшегося, — деликатно возразил Бруц, — вы же специально попросили этот номер.

Крыть мне было нечем. Рассказывать про сумму номеров было бы глупо, тем более, что она оказалась вовсе не той, что требовалась.

— Для нас число двести пятьдесят четыре — счастливое, — нашлась Татьяна, — и попробуйте, докажите, что это не так.