Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк

– Просто надо ставить перед собой задачи. Самые нереальные, самые фантастические. И всякий раз их достигать, чего бы это тебе ни стоило. Хотя бы как тогда, с голубым шариком. Я не верю в везение. Все, чего я добивался в жизни, было скорее вопреки, чем благодаря. Везение лишь результат неимоверных усилий. Я не романтик, я – прагматик.

– Тогда самый романтичный из всех прагматиков.

– Или, если хочешь, самый прагматичный из романтиков. И еще: надо спешить. Очень спешить. Я прожил уже шестнадцать лет, а кто я? Все так же непонятно…

Официант подошел поинтересоваться, не желает ли она заказать еще чего-то. По-видимому, это было не слишком закамуфлированное предложение расплатиться и освободить столик. Маша огляделась. Женя не возвращался. Его мороженое давно расплавленной неаппетитной лепешкой плавало в сливочном болотце. Маше стало не по себе. В голову некстати пришел студент из Элькиной вчерашней истории, до сих пор ловящий такси… Официант в ожидании стоял. У Маши не хватило смелости заказать еще чашечку кофе. К тому же деньги должны были быть у Женьки. Свои она с собой даже не взяла. Маша в отчаянии посмотрела на входную дверь. Официант, все еще нависая, переминался с ноги на но… Дверь с размаху ударилась о стену, и в помещение, едва не сбивая низко свисающие абажуры, влетел Женя. Он схватил Машу за руку, не глядя в счет, расплатился с официантом, и они выскочили наружу. Уже на ходу попадая в рукава дубленки, Маша все боялась потерять в спешке бабушкин белый пуховый платок. Она не успела ничего спросить, ничего понять. Они почти бежали по заледеневшей, нерасчищенной улице. В какой-то момент Маша остановилась прямо посреди тротуара. Женя умоляюще посмотрел на нее:

– Ну что?

– Можно мне застегнуть сапожки?

Женя сам склонился к ее ногам со словами:

– «Я мечтал об этом всю свою сознательную жизнь».

Они стояли перед закрытой дверью маленькой, белой, припорошенной снегом церкви. Женя поднялся с колен:

– Пошли, – и он толкнул всю в старинных кованых железных полосах и решетках громоздкую дверь.

К удивлению, она оказалась незапертой. Внутри было темно. Света от нескольких тусклых свечей и лампадок едва хватало, чтобы осветить образа в золоченых витиеватых окладах, глядящие безжизненными печальными глазами со стен. Маша крепче сжала Женину руку и прижалась к его плечу.

– Не бойся, – шепнул он, но при этих словах она почувствовала, как нервный озноб предательски пробегает по всему телу.

Где-то в глубине за алтарем скрипнула железная калитка, и спешащим шагом прямо на них пошел в разлете черного своего одеяния высокий, удивительно негнущийся худощавый священник. Он остановился напротив, протяжно, изучающе глядя на Машу.

– Готовы?

У него оказался неожиданно приятный, мягкий, может, немного глухой, но совсем не страшный голос. И вообще, несмотря на длинную бороду, едва не прикрывающую крест на груди, создающую образ солидности и мудрости, он был явно молод.

Женя молча кивнул.

Священник почему-то прошел мимо них им за спину, и Маша услышала клацанье запирающегося засова. Обернуться, пошевелиться она не посмела. Она вдруг осознала, для чего она здесь. Запертая за ними дверь раскалывала время на «до» и «после». Еще не поздно было уйти, убежать, распахнуть кованую дверь, чтобы вернуться в то самое «до», чтобы не сбрасывать покрывала с лица этого неизвестного, пугающего «после». Но она только сильнее стиснула Женину руку и прошептала:

– Держи меня крепче.

Они стояли вдвоем в притворе церкви, ухватившись друг за друга, чтобы бушующее, разрывающее действительность время не расторгло, не разнесло их в пространстве.

Две стройно-высокие, отпугнувшие от них темноту свечи, вложенные в их руки, осветили лица. Священник переставил, поменял их местами: теперь Маша оказалась слева от Жени. Высокий, несгибаемый священник заговорил протяжно речитативом о спасении, о ниспослании любви… Маша ничего не могла поделать с лихорадочной дрожью. Она следила, как вздрагивает жалобный огонек на острие ее свечи, и пропустила момент, когда священник вдруг замолчал в замешательстве. В этом месте по канону должны были возникать кольца, но колец ни у кого не было. Маша вдруг решительно протянула, оголяя, руку, на которой серебряным шепотом звякнули Женины браслеты. Женя понял без слов: осторожно разгибая, он высвободил одну за другой две извивающиеся змейки. Первую он обвил несколько раз вокруг мизинца, а второй обкрутил свой безымянный палец. Священник принял эти импровизированные кольца и трижды, то одевая, то вновь снимая, поменял их местами, пока они не остались на безымянных пальцах двух правых рук.

– И ангел Твой да предъидет пред ними вся дни живота их.

Маша почувствовала вкус Жениных губ на своих губах и только так поняла, что прикрыла ресницы и не видит свечей, священника, алтаря в темнеющей глубине церкви. Впервые за все время она позволила себе вздохнуть полной грудью. Теперь все, Женя поможет ей добраться до дверей… Но она ошибалась.

Священник повел их за собой. Они остановились на белом, разостланном перед алтарем полотенце. Несгибаемый священник произнес негромко, но так, что каждое слово отразилось от толстых церковных стен и вернулось к ним:

– Венчается раба Божия Мария рабу Божиему Евгению…

Он знал их имена. Преисполненный чувства собственного достоинства, он смотрел свысока на этих двух полудетей. Интересно, что он думал в этот момент?

– Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем того, кого видишь перед собою?

«Да» Жени прозвучало твердо и громко. Громче, чем был произнесен вопрос.

– Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть женою того, кого видишь перед собою?

Вопрос повис под сводами. Тишина не наступила. Вопрос снова и снова взрывал мысли в ее мозгу. Она не могла на него ответить. Она не могла не ответить на него. Она не была готова. Ей требовалось время. И она почти услышала, как это время со свистом проносится мимо нее. С безумной, все увеличивающейся высоты она увидела детство, игрушки, «дочки-матери»… Она стояла над пропастью и должна была поверить, что облако, на которое наступит, выдержит не только ее, но и их двоих.

Женя молча обернулся к ней, и в одном его взгляде она различила целую бездну, переполненную любовью и надеждой. Это не было игрой. Женя был серьезен. Он был на грани. Он вновь поставил на карту все. Она не могла его предать… Поймите, если сможете.

– Да… – Маша выдохнула это короткое слово и ступила на облако.

– Благословенно Царство…

Она с трудом воспринимала все, что было потом. Двое молодых ребят, парень в смешных очках и его девчонка, которых Маша даже не замечала раньше, устремленная взглядом внутрь себя, держали над их головами венцы, а священник все повторял: «Господи Боже наш, славою и честию венчаю я[5]». Кажется, была еще чаша с вином – общая чаша – общая судьба и троекратный обход вокруг аналоя с их с Женей соединенными руками под епитрахилью…