Колизей. «Идущие на смерть» - Александр Гарда

Странный тип этот британец, с которым за прошедший месяц они не перекинулись и десятком слов. Север ни разу не помянул ни Ахиллу, ни Путеолы, ограничиваясь констатацией факта: едем туда-то, буду тогда-то. А бывший гладиатор вообще ничего не говорил, кроме того случая, когда подвел к префекту гнедого Виндекса и безапелляционно заявил, что хозяин с сегодняшнего дня будет ездить на нем. Конь действительно оказался идеально выезженным, послушным даже не движениям, а мыслям всадника. Не очень крупный, но крепкий и неутомимый, с тонкими ногами и ясными умными глазами, он словно родился для длинных переходов и быстрых атак, и Северу не стоило труда оценить, какой подарок преподнесла ему Фортуна. Правда, сначала они немного повздорили, и жеребенок попытался выкинуть Севера из седла, но, в конце концов, седок и конь поладили и даже подружились.

Недоверчивый по натуре, Север долго присматривался к новому телохранителю, но тот всегда был предельно вежлив, схватывая указания на лету. В какое бы время дня или ночи хозяину надо было выехать по делам, Виндекс всегда оказывался вычищенным, накормленным и оседланным, а Ферокс одинаково невозмутимо ждал выхода господина из палатинского дворца или лупанария, таверны или термы. И что-то подсказывало префекту, что бывший гладиатор без колебаний заслонит его собой от любого количества нападавших, будь это хоть вся чернь Рима…

Сбежавший по мраморным ступеням раб подал Северу роскошный шлем, украшенный белыми страусовыми перьями, а Виндекс тихо и коротко заржал, нетерпеливо переступив точеными копытами. Его богато украшенная фалерами уздечка сияла золотом, и конь стоял, гордо подняв голову, словно сознавал их ценность. Север ласково похлопал красавца по шее, и тот ответил довольным фырканьем. Надо было торопиться, и, легко вскочив в седло, префект махнул рукой эскорту, призывая следовать за собой.

Направившись к императорскому дворцу, он погрузился в тревожные мысли о коварстве Геты и Лонгина, не замечая уступавших ему дорогу ранних прохожих и спешивших за городскую стену телег, возницы которых при виде префекта старались скрыться в боковых улочках. Но грозному любимцу императора было не до нарушителей эдикта, требующего от рыночных торговцев затемно убирать свой транспорт с городских улиц: это дело городской стражи, вот пусть она и гоняется за беднягами, не успевшими вовремя разгрузить товар.

На Палатине их встретили облаченные в парадные тоги преторианцы из третьей когорты, несшие в этот день дежурство во дворце. Увидев командира, они подтянулись, всем видом демонстрируя служебное рвение, и бросились помогать начальству слезть с коня, но Ферокс не подпустил никого к гнедому, и сам повел его на конюшню.

Гвардейцы выглядели безукоризненно, и у Севера в который раз мелькнула мысль, что, взвалив на себя должность префекта претория, о которой мечтают все легионеры от Британии до Африки, он из солдата превратился в хозяина театральной труппы. Уж очень контрастировал вид холеных преторианцев с обликом простых легионеров, с которыми ему приходилось делить тяготы иудейской кампании. С детства мечтая о славе Юлия Цезаря, он сделал все, чтобы стать хорошим воином, а превратился по воле Фортуны в предводителя нарядных марионеток, в чьи обязанности входило обследование злачных мест Вечного города в поисках Домициана, который обожал там болтаться со своими приятелями. Хуже того, последнее время стали поступать сигналы, что брат императора мутит воду в войсках, перетягивая их на свою сторону, а это уже пахнет изменой.

Самое ужасное, что великодушный Тит ничего не хочет знать о проделках братца, который даже на людях позволяет себе высказывания, от которых у непосвященных в семейные дрязги правящего дома глаза вылезают из орбит. Но на все просьбы серьезно поговорить с Домицианом, император либо отшучивается, либо ограничивается мягкой выволочкой, причем даже ласковые укоры выводят младшего Флавия из себя, и он начинает орать фальцетом на своего венценосного родственника так, что слышно по всему дворцу. Тит тут же прекращает разговор, и все возвращается на круги своя. Вот и охраняй Цезаря в таких условиях!

Погруженный в невеселые мысли Север быстро прошел по дворцовым коридорам, вежливо отвечая на приветствия попадавшихся на пути преторианцев и знатных римлян. Было еще рано, но наиболее рьяные подхалимы уже заняли облюбованные места, чтобы попасть на глаза принцепсу, куда бы он не направил свои шаги.

Вот и личные покои императора, около которых дежурили особо доверенные люди. Из-за закрытой двери навстречу Северу беззвучно вышел секретарь Тита вольноотпущенник Клавдий Пизон и, увидев друга принцепса, склонил в поклоне лысую голову.

– Вы сегодня рано поднялись, префект. Впрочем, Цезарь уже давно встал и заканчивает завтрак. Надеюсь, вы сегодня пришли с хорошими новостями, потому что у него плохое настроение. Очень скучает по сами знаете кому, плохо спал и… Короче, если не трудно, постарайтесь его развеселить.

– Боюсь, что у меня это вряд ли получится. Мои новости тоже не очень радостные.

– Ну тогда боги вам в помощь, а я пойду дам команду, чтобы готовили императорский портшез.

Они раскланялись, и Север, постучав, вошел в светлую комнату с маленьким окном почти под потолком, обставленную со скромностью, более приличествовавшей дому какого-нибудь всадника, а не властителя огромной империи.

Покрытый пушистыми покрывалами триклиний, бюст Веспасиана на мраморном постаменте, пара табуретов черного дерева, стол с инкрустацией слоновой костью, небольшая жаровня, пальма в кадке, вот, пожалуй, и все, что составляло личное пространство Тита, куда он пускал только самых доверенных людей.

При появлении начальника претория, сидящий за столом император поднял печальное лицо и вымученно улыбнулся:

– А, Север, проходи! Хочешь позавтракать?

Он указал на блюдо с хлебом и маслинами и кувшин с холодной водой, а затем сделал знак рабу, чтобы тот подал еще один кубок.

– Благодарю, я сыт, но от глотка воды не откажусь.

– Тогда садись и рассказывай, с чем пожаловал. По лицу вижу, что ничего хорошего ждать не приходится.

Он махнул слуге, наполнившему кубок префекта водой, и тот, поклонившись, скрылся в коридоре, плотно прикрыв за собой дверь.

Север проследил за ним взглядом, а, затем, не садясь, чтобы подчеркнуть важность сообщения, проговорил, осторожно подбирая слова:

– Вы правы, у нас проблема. Похоже, Гета и Лонгин что-то замышляют. Считаю, что, в связи с этим, нам надо усилить охрану, а вам проявлять большую осторожность. Простите меня, Цезарь, но вы иногда ведете себя не очень осмотрительно. Не далее как на прошлой неделе вы пустили к себе в термы римскую чернь. Ладно бы там никого не было, но…

– В это время я там плескался в собственное удовольствие, – продолжил с мягкой улыбкой Тит, любуясь смущением друга. – Север, плебс непостоянен в своих пристрастиях, как февральская погода, и чтобы держать его в узде, надо быть… демократичным. Мне стоило больших трудов убедить своих сограждан, что хоть я и был когда-то излишне жесток, и грешу музицированием, но я не второй Нерон, в чем меня почти в лицо обвинил собственный Сенат. Я хочу остаться в памяти римлян как Отец Отечества, а не его тиран. И, кстати, кто тебе сообщил о заговоре? Я же категорически запретил всякие доносы!