Облака из кетчупа - Аннабель Питчер

– Конечно, не нормально, – отозвалась мама. – Но она справится, и все будет хорошо. – Взгляд ее живых, горячих глаз придал мне силы.

Из шкафа выкатилась Дот в черной шляпе, из-под которой и лица-то видно не было.

– Совсем не обязательно надевать всю черную одежду, какая у тебя есть, – знаками сказал ей папа.

– Но я же не ходила на похороны в прошлом году, – ответила Дот и провела руками в черных перчатках по своей черной юбке. – Я наверстываю.

– Ну хотя бы шарф сними, – попросила мама.

– И глазную повязку, – добавила Соф и стянула повязку с Дот.

В школе вестибюль был забит народом. Вешалки гнулись под тяжестью черных курток. Из-за черных маек все выглядели бледными. Доска объявлений была сплошь увешана фотографиями Макса, а в самом центре висела фотография нас троих на весенней ярмарке. Если приглядеться, можно было заметить: я хоть и стою между братьями, но чуть повернувшись к Арону, а у него побелели костяшки сжатой в кулак руки.

Лорен явилась с ярко-розовой помадой на губах – нежданная искра цвета среди всеобщего мрака. Подскочила ко мне:

– Ты как вообще?

– Не очень.

– Я тоже, – проворчала она. – Пятнадцать фунтов, с ума сойти! А похороны бесплатными были.

Какая-то тетка в длинной черной кофте налетела на нас, как черный ворон. В руке зажат платок, а у самой глаза сухие-пресухие.

– Ты подружка Макса? – спрашивает дрожащим голоском.

Я собралась было кивнуть, но тут встряла Лорен:

– Нет. Макс умер. А ее зовут Алиса. Алиса Джонс.

Это правда, меня так зовут.

Тетка с ошалелым видом похлопала глазами и умчалась занимать место за столом. Их наставили видимо-невидимо, целый актовый зал, а один, побольше, поставили на сцене, рядом с микрофоном. Я его как увидела, так у меня сердце екнуло, и я вспотевшими пальцами принялась нащупывать листок со стихотворением.

С минуту на минуту должно было начаться. С пересохшим ртом, на подкашивающихся ногах я двинулась к залу. И тут увидела его.

Ты знаешь кого, Стью.

Он стоял посередине зала, словно никуда и не уезжал, и я смотрела-смотрела-смотрела на него и не могла оторваться, как умирающий от жажды не может оторваться от ручья. У него отросли волосы, кожу покрыл загар, но улыбка была той же самой. Она вспыхнула на его лице, когда я махнула рукой.

– Он все-таки приехал, – сказала Сандра прямо мне в ухо, я даже вздрогнула. – Как снег на голову объявился сегодня утром.

Не чуя под собой ног от радости – может, даже не касаясь земли, – я прошла вперед и рухнула на стул в конце главного стола. Арон тоже поднялся на сцену и сел на противоположном конце стола, поправил нож и вилку.

Хрипло взвизгнул микрофон. Сандра, сжимая в дрожащей руке листки бумаги, подалась назад. Переждала несколько секунд. Снова приблизилась к микрофону и заговорила. Она говорила, как это хорошо, что мы все сегодня собрались вспомнить Макса. Арон внимательно разглядывал свою ложку. Она говорила, что прошедший год был очень тяжелым для всех нас. Я внимательно разглядывала свою ложку. Она говорила, что Макс ушел, но он не забыт, что он был чудесным сыном, потрясающим братом и нежным другом – в этом месте я взглянула на Арона, а он взглянул на меня, и, знаешь, Стью, печаль, что таилась в глубине моей души, отразилась на его лице.

– А теперь я попрошу сказать несколько слов подругу Макса, – объявила Сандра.

Зрители обменялись сочувственными взглядами. Все глаза были прикованы ко мне. Кроме тех, что были мне дороги.

Арон изучал свою салфетку.

Я не двинулась с места.

Фиона подтолкнула меня локтем.

Я не шелохнулась.

– Твой черед, – прошептала Сандра.

Со скрипом отодвинулся стул. Эхом разлетелся по залу стук каблуков. Медленно-медленно я вытащила из кармана стихотворение. Твое стихотворение, Стью. То, что ты написал в последнюю неделю своей жизни.

Освобождение.

У меня свело живот, а где-то в Техасе – я не сомневалась – ты чувствовал то же самое. Я подошла к микрофону, развернула слова. Твои слова. Живот скрутило еще сильнее. Связь, что соединяла нас, Стью, была тугой, болезненной, но прочной, как канат, за нее можно было ухватиться.

Готовый ко всему.

Все принимающий.

Отважный.

Я начала читать на удивление спокойно. Слова были ясными. Я осмелела, голос окреп. Читала стихотворение не для Макса, не для Сандры, не для кого другого в том зале. Даже не для Арона. Я читала его для тебя, и я читала его для себя – и думала о наших историях и наших ошибках, о твоем конце и, быть может, о моем начале.

Поминальная служба удалась на славу, хотя пудинг с изюмом и остыл. Когда я выходила из школы, меня окружила толпа. Все твердили, что я замечательно читала.

– Я чувствовала Макса вот здесь, – заявила какая-то девчонка, прижимая руку к груди.

– А вы заметили, как замигал свет, когда она дочитала стихотворение? Это был он!

– А я слышала, как на первой строфе батарея жалобно так загудела. Это точно тоже был он.

Мама подала мне пальто и вывела на улицу, подальше от толпы, там хотя бы вздохнуть можно было. Я шла к машине, где ждали папа и сестры, и вдруг кто-то тронул меня за руку. Мне не надо было поворачиваться, чтобы понять, кто это.

– Хочешь удрать отсюда, Птичья девочка?

Я сказала маме, что иду к Лорен. Не знаю, поверила она или нет, но она ничего не спросила, только торопливо обняла и набросилась на Дот, которая так яростно размахивала американским флагом, что чуть не заехала в глаз какому-то пенсионеру.

Арон завел мотор, и DORIS, по-моему, замурлыкала, радуясь, что мы снова вместе. Мы не разговаривали, просто ехали и ехали, не выбирая дороги, лишь бы подальше от города, и только когда наткнулись на отличное местечко в рощице, остановились и взглянули друг на друга. Мы без слов понимали – ничего не будет, Арон просто расстелил куртку на траве, и мы уселись рядышком смотреть, как садится солнце. В красном небе носились ласточки, вернувшиеся после своих приключений, а мы сидели, прижавшись друг к другу, под алыми, словно из кетчупа, облаками и мечтали, чтобы время остановилось, чтобы мир хоть ненадолго забыл про нас.

Ну, вот почти и все. Арон подвез меня к китайскому ресторанчику, наши слезы блестели на щеках зелеными каплями, а изумрудный дракон безмолвно разевал пасть.

– До свидания, Птичья девочка, – прошептал он, делая ударение на последнем слове.

– До свидания, – согласилась я, изо всех сил надеясь на это.

Я не пошла сразу домой. Я пошла к реке, в первый раз после смерти Макса. Лунные блики играли на воде. Я провела пальцем по буквам, нацарапанным на деревянной доске.