Резервисты - Егор Лосев

Я торчал на КПП в Мардж-Аюне, в Ливане, на подъезде к штабу ЦАХАЛя в «зоне безопасности». Меня угораздило быть на «махсоме» под Шхемом в 96-м, когда палестинские полицейские решили, что автоматы им выдали только для одной цели: убивать евреев, и с воодушевлением начали палить в нашу сторону.

После вывода войск из Ливана я попал на сборы, на «махсом» в деревне Раджар, половина которой была на ливанской территории, а половина на нашей, и чтобы попасть домой, жителям приходилось терпеть тотальный обыск.

Вот сейчас, на закате, я сижу на вышке, на крыше очередного «махсома», над обложенной блоками палаткой. В этой бетонной коробке, обмотанной маскировочной сеткой, вообще-то позиция снайпера, но снайпер у нас всего один — Санек, не сутки же ему здесь сидеть. Вон он, внизу, как раз умыться выполз, после ночного дежурства. Санек еще на срочке в нашем взводе снайпером служил, именно он попал в голову палестинскому полковнику в 96-м. Тогда мы все утро перестреливались с палестинцами, хотя за день до этого вместе с ними патрулировали и в перерывах пили кофе, а с утра они вдруг взбесились. Наш комбат договорился с палестинским полковником по рации о встрече. Сошлись они на шоссе, каждый нес белую тряпку. Палестинец приблизился и без разговоров всадил в батю пол-рожка, а Сашок снес «полкану» голову.

У бетонных кубиков, на дороге, Толстый на «страховке» стоит, у Толстого и кликуха такая, потому что он на вид толстый. У него «будка» в каску не влезает. На самом деле он не толстый, а здоровый, как бык. Вырастили это чудо в США, а в тринадцать лет перевезли в Израиль. Гирю, двухпудовку, купленную на «бухарском» рынке, он тягает играючи. Помню, еще когда мы срочную служили, махнули однажды в самоволку, в какой-то паб, в Нагарии. Сашок с одним гражданским девушку не поделил. Ну и пошло-поехало, нас семеро, их человек десять. Зато мы два дня как из Ливана сменились, озверевшие все. Толстый их как кегли разметал, а затем и пограничный патруль на улице тоже. Мы тогда еле ноги унесли, километров пять через банановые плантации драпали, шарахаясь от сирен и мигалок полицейских. Сейчас Толстый студент, а заодно за сборную тель-авивского универа штангу поднимает.

Перед Толстым Ашер и Давид стоят, документы проверяют. Ашер на стрелковом оружии помешан: на пистолетах особенно. Вот и сейчас у него «Глок» сзади из-под разгрузки выпирает. Ашер на гражданке инструктором по стрельбе работает, два месяца назад мы на его свадьбе гуляли. Всем взводом скинулись тогда на этот самый «Глок».

Давид, наоборот, оружие ненавидит, про таких говорят: «левее только стенка». Он за мир борется в движении «Шалом ахшав».[16]Говорит, если все территории отдать, войска убрать, сразу мир наступит. Правда, пока мира нету, приходится ему служить с оружием в руках. Каждый раз как мы на сборах встречаемся, он всех за мир агитирует. В гражданской жизни Давид тоже студент, как и Толстый, только в хайфском университете.

Перед ними длинная очередь палестинцев тянется, все с работы возвращаются. Вдоль очереди Ибрагим со своей тележкой скачет, чай, кофе, напитки разные продает и бейгале[17]на закуску. Оно ведь как бывает, «кому война, а кому мать родна», вот он и зарабатывает на хлеб с маслицем. Нас Ибрагим любит, кормильцами называет, все норовит угостить бесплатно.

Теперь на другую сторону выглянем: оттуда движения почти нет, там Хаим с Лехой-Вурдалаком дежурят. Кликуха эта к Лехе еще в Ливане приклеилась, он тогда только курсы санинструкторов окончил. На одной операции танк на фугасе подорвался, водиле позвоночник сломало, а так как башня была вбок повернута, через задний люк его вытащить не могли. Пока командиры думали, Леха с водилой сидел, как мог пытался его вытянуть, искусственное дыхание делал, но танкист все равно умер. Когда Леха вылез из танка, видок у него был, доложу я вам! Глаза сверкают, морда вся в крови, вурдалак, да и только. Оттуда кличка пошла. Да и потом приходилось Лexe кровушку чужую пить. Сапера, помню, одного после подрыва откачивал, весь в крови перемазался, глаза дикие, но отстоял, прямо из рук у «костлявой» выдернул. Прибор у него такой имелся искусственное дыхание делать, типа клизмы с раструбом. Так он всегда сам делал изо рта в рот, не доверял прибору. Сейчас Леха фельдшером на «Скорой» вкалывает.

Рядом Хаим стоит и молится, мне сверху видно, как он тихонько качается. Хаим религиозный, «датишный» по-нашему. Не просто, а ультрарелигиозный, кипа у него под каской черная, борода, пейсы, цицит[18]из-под разгрузки свисает, детей уже пять штук «наклепал», это в двадцать девять лет! Ему бы в ешиве учиться да государственные деньги проедать, но он хоть и «хареди»,[19]а работает в какой-то религиозной организации и на сборы армейские каждый год ходит, как все мы. Только с едой ему тяжко приходится, кошерность у нас только формальная, на самом деле в таких условиях трудно кашрут соблюдать, вот и приходится Хаиму консервами из сухпая питаться. А ведь когда с нами срочную пулеметчиком служил, нормальный пацан был — светский. Это потом, на гражданке, он «ушел». Однажды автобус ждал на остановке. Подошел автобус, а Хаим стоит и двинуться не может, словно столбняк на него напал. Так и ушел автобус без Хаима. Только недалеко, метров на сто, а там разнесло автобус взрывом: террорист-самоубийца внутри ехал. Вот и решил наш пулеметчик, что бог его специально спас, и ударился в религию.

Еще Петруха, командир наш, где-то внизу ходит, израильтяне его имя никак выговорить не могут, все коверкают, Пиотр, Питер. Они его, по-моему, боятся. Есть за что: два метра роста, сто кэгэ мускулов. Петруха вообще чисто русский, православный. Он даже крест на шее носит, Хаим как увидел, шарахается от него, как черт от ладана.

Служить нам здесь еще две недели осталось, до конца сборов. Мы — это отделение резервистов пехотной бригады «Голани». Здесь, это на «махсоме», у деревни Эйн Арик.

Вот и Сашок наверх карабкается, кончилась смена. Теперь мое дежурство только ночью.

Ночь эту мне никогда не забыть. Сашка я сменил в десять вечера, все было как обычно. Внизу патрулировали Давид с Ашером. Луна не выходила из-за облаков, вокруг поднимался легкий туман. Я внимательно смотрел по сторонам, думая о том, как вернусь к жене с дочкой. Дочке уже исполнилось два года, а я все не мог осознать, что у меня есть дочь, я даже достал ее фотографию, хотя в темноте не смог ничего разглядеть.

Этих двоих на дороге я засек метров за сто. Они шли не скрываясь, держа в поднятых руках документы. Один из них повторял слово «доктор». «Не стреляйте! Нам нужен доктор!» — громко кричал он. Как только я их заметил, сразу предупредил Давида и Ашера внизу.

Дальше все завертелось с бешеной скоростью. Я прицелился в одного из палестинцев. Но второй вдруг вцепился в «М-16» Давида, а первый выхватил откуда-то из-за спины пистолет и выстрелил Ашеру в лицо. Как Давид получил следующую пулю, я не видел. За секунду до того, как мой палец нажал на спусковой крючок, красная точка лазерного целеуказателя мазнула по подоконнику амбразуры передо мной и исчезла. Выстрел грохнул через мгновение после того, как я бросился на пол с воплем «Акпаца!!!».[20]Слишком поздно… Террористы уже ворвались в казарму, где спали свободные от караула. Внизу загрохотали автоматные очереди. Я лежал за бетонной стенкой, не зная, что делать. От лаза вниз и от пристроенной деревянной лестницы меня отделяло два метра открытого пространства, красная точка гуляла на стене перед глазами, словно говоря: «Давай, попробуй!» Внизу гибли мои товарищи, а я ничем не мог им помочь. Направив вниз «М-16», я сделал несколько выстрелов в лаз, только чтобы показать, что я жив. Тут же грохнул ответный выстрел, на меня посыпались обломки стоявшей на полке «Моторолы», сбив на пол фотографию дочери. Время замерло, я смотрел на медленно планирующую на пол фотографию и понимал, что ради этого маленького человечка я не могу заставить себя броситься вниз и погибнуть вместе со всеми, не могу… Из этого состояния меня вывел визг рикошетивших от бетонной стенки пуль, снайпер снова открыл огонь. Одна ощутимо ударила в заднюю пластину бронежилета, но керамика выдержала.