Дамы и господа - Людмила Третьякова

В помощники матери набивался старший сын Николай. Похоже, ему хотелось осесть в деревне, как в тихой заводи, чтобы покончить с надоевшей службой. Этому двадцати­четырехлетнему здоровяку что-то мешало подняться выше звания прапорщика.

Проницательная Варвара Петровна разгадала причину полной разочарованности старшего сына в военной карьере, застывшей на нуле, — лень и нерадение. Она предвидела, что с отставкой Николай Сергеевич пополнит довольно большой круг помещиков, которые, кроме заложенного и перезаложенного домишка, ничего не имели и понуждали своих крепостных побираться по окрестным деревням, чтобы не околеть с голоду.

Мать ни за что не разрешала Николаю снять мундир. А перед защищавшим брата Иваном описывала ожидавшее Николая будущее:

«Теперь, чтобы не выйти из обычаев Тургеневых, надо жениться, как ты пишешь, нарожать кучу детей, по-турге­невски, чтобы дочери-бесприданницы остались в девках, — язвила, и справедливо, Варвара Петровна, — чтобы маль­чики, воспитанные в корпусах, прослужа два года в армии и выйдя в отставку, в первом чине кончили блестящую свою карьеру становым».

Совершенно очевидно: «обычаи Тургеневых» подвер­гались Варварой Петровной глубокому осуждению. Она придерживалась мнения, что родители обязаны думать о будущем своих детей, должны выпустить их в жизнь с надлежащим багажом: дать хорошее образование и выде­лить определенную часть имущества, что помогло бы им чувствовать себя в жизни, в обществе твердо и уверенно. Особенно это важно для сыновей.

Варвара Петровна не могла не понимать, как уязвля­лось самолюбие ее покойного мужа, не имевшего за душой ничего, кроме прекрасной внешности. Красавец с дырками в кармане — явление жалкое. Недаром Варвара Петровна всячески поднимала авторитет мужа в глазах детей, стараясь представить его хозяином в доме, хотя они, едва повзрослев, прекрасно понимали, как на самом деле обстоит дело. Да и самого Сергея Николаевича, человека умного и с харак­тером, не могло не терзать сознание, что он, собственно, нахлебник, живет за счет жены и все путешествия, курорты, доктора, элегантные выезды, роскошная отделка его каби­нета оплачены ее деньгами.

Ничего не имел и брат Тургенева — Николай Никола­евич, которого, чтоб не дать ему впасть в полную нищету, Варвара Петровна взяла в Спасское управляющим. «Дя­дюшка», однако, далеко не преуспел в этом деле, в хозяй­ственных делах не разбирался, да и охоты к ним не имел.

Кстати, тяжелые отношения с мужем никак не сказались, как можно было ожидать, на отношении Варвары Петровны к тургеневской родне. После смерти мужа она взяла старуху свекровь к себе, где та и прожила до самой смерти.

Теперь, когда оба Тургеневых, свекровь и деверь, были у нее на глазах и она видела времяпрепровождение каждого, Варвара Петровна могла сделать заключение о причине их обнищания. В основе его лежали крайняя леность, нежела­ние палец о палец ударить для себя, не говоря уже о том, чтобы озаботиться судьбой тех ста тридцати несчастных крепостных душ, что числились за семейством.

Рассуждения Варвары Петровны об этом интересны тем, что дают представление о ее собственных предпочтениях на сей счет. Она, например, не уставала удивляться тому, в каком безделье проводит дни свекровь.

«С утра до вечера более ничего, как карты. Нет! Моя старуха матушка была несравненно занимательней; она могла судить о политике, о новых указах, о продаже, о романах, даже русских. Она любила читать, и это ей давало понятие о вещах вне нашего круга или ее кругом делающихся. Ма­тушка же Елизавета П. совсем не такова; вздыхает, ноет, охает, чай пьет, завтракает и в карточки… А без того нет у ней материй занимательных. Это очень скучно для такой женщины, как я, читающей, понимающей… бабушка не может понять, чем женщина может заниматься, кроме карт и чулка, сама никогда не занималась ничем иным, не читала даже газет».

При обилии хозяйственных забот и таких «материй занимательных», как книги, цветы, рукоделие, Варвара Петровна не могла составить компанию свекрови, что у той вызывало даже раздражение:

«Ты уж не дитя, матушка, чтобы сидеть за указкою, слава Богу, могла начитаться, написаться до сих пор…»

Вот почему, уважая людей дельных, основательных, Варвара Петровна не только не предала забвению имя свое­го дядюшки Лутовинова, от которого нахлебалась горького до слез, но даже хранила на видном месте его портрет в лиловом костюме со стразовыми пуговицами.

Слушая нотации свекрови, она очень боялась, что оба сына унаследуют обычаи Тургеневых. Ей хотелось, чтобы они знали счет деньгам, а то, что рано или поздно им доста­нется, не обратилось бы в прах.

…Что касается Николая, то здесь события пошли совер­шенно не так, как мечталось Варваре Петровне. Ей пред­стояло перенести удар еще более болезненный, чем потеря спасского дома. Эта рана терзала ее до конца жизни.

* * *

Дело в том, что к Варваре Петровне прибилась некая Анна Шварц, которая была при ней чем-то вроде модистки. Девица работала по вольному найму, то есть ежемесячно получала от барыни оговоренную плату, пользовалась жи­льем и столом. Говорили, что Анна Яковлевна была родом из Германии. Так или иначе, в глазах хозяйки она являлась особой почти европейской, городской, уж конечно не из «простецов», умела болтать обо всем на свете, знала то, о чем не слыхивали обитатели мценской глубинки, и тем, вероятно, и стала интересна. Варвара Петровна прибли­зила к себе эту «полубарышню». Так что Анна Яковлевна находились в доме на особом положении.

Дворня ненавидела мадемуазель Шварц и за глаза называла ее Зажигой. Народ уж если даст прозвище, то как припечатает: за Анной Яковлевной замечалась страсть обо всем, что происходило в доме, доносить хозяйке. Очень ловко вызнав характер барыни, Шварц умела разжечь ее подозрительность и гнев порой из-за сущей безделицы. Что бы ни случилось в каком-нибудь отдаленном углу Спасского, кто бы что ни сболтнул сгоряча лишнего — все становилось известным Варваре Петровне со всеми вытекающими, иногда очень печальными для виновных последствиями.

Такую дрянную породу обычно презирают и все-таки дорожат ее услугами. Во всяком случае, модистка возвы­силась до положения едва ли не самого доверенного лица хозяйки.

…Если читатель помнит, старший сын Тургеневой Ни­колай приехал закупить для полка лошадей и имел при себе очень значительную сумму казенных денег — тридцать две тысячи рублей. Они лежали в его комнате в шкатулке, о существовании которой, видимо, знала и Шварц.

Когда начался пожар и дворовые стали метаться по дому, хватая все подряд, именно она спасла шкатулку с деньгами. Да еще как спасла! Увидев какого-то мужичонку, который выскочил из горящего дома с заветной шкатулкой и побежал с нею отнюдь не к Николаю Сергеевичу или его матушке, а совсем в другую сторону, Шварц смело бросилась за ним, отобрала уворованное и вернула законному хозяину. Закручивался уж слишком лихой сюжет, а главное, идущий вразрез чертам характера, которые имела оборотистая де­вица. Что ж, в жизни всякое случается. Можно только себе представить признательность Тургеневых: ко всем потерям им еще не хватало исчезновения казенной суммы в тридцать две тысячи. Воистину Зажига явилась на пожаре в ипостаси спасительницы!