Дамы и господа - Людмила Третьякова

…Наступило 1 ноября 1843 года. Этот день Тургенев назвал для себя «священным».

В Петербурге, в одном из домов на Невском, он позна­комился со знаменитой европейской певицей, прибывшей на гастроли в Россию. Ее звали Полина Виардо.

Впервые увидев мадам Виардо в «Севильском цирюль­нике», Тургенев вышел из театра потрясенный. Восхити­тельные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхивал, продолжали звучать в его душе.

Певица красотой не отличалась: была небольшого рос­та, с крупными чертами лица, да к тому же имела супруга, неотступной тенью следовавшего за ней. Однако ничто не могло охладить вспыхнувшего в Тургеневе чувства к «безоб­разной красавице». Он шел к ней, как на зов Сирены, хотя в душе, наверное, понимал бесперспективность, а может, и погибельность своей страсти.

Узнав, кого выбрал сын в «дамы сердца», Варвара Петровна пришла в смятение. Она сразу же почувствовала опасность со стороны певуньи-испанки.

Как только объявили о гастролях Виардо в Москве, Варвара Петровна поспешила в театр. Едва поднялся за­навес и певица появилась на сцене, Тургенева впилась в нее глазами. Она тут же разглядела все недостатки внешности Полины, несмотря на искусный грим, красивую прическу и великолепно сидевший костюм. Дивные большие, темные испанские очи — они не могли искупить тяжелую «лоша­диную челюсть», огромный, как кто-то выразился, «рыбий рот». Но минутное торжество Варвары Петровны исчезло без следа, стоило ей услышать голос певицы. Это было колдовство, наваждение. Звуки необыкновенной красоты настолько пленяли слушателей, что никто не обращал вни­мания на то, какова певица собой, что в ее облике хорошо, а что никуда не годится. Ее пение производило незабываемое впечатление.

Варвара Петровна вернулась домой совершенно по­трясенная, сказав домочадцам одну лишь фразу голосом усталым и обреченным:

— А надо признаться, хорошо поет проклятая цы­ганка!

Эту ночь она провела без сна. Ее чутье и знание души сына говорили, что следует готовиться к большой беде.

Так и случилось. Месяцем позже из Петербурга приехал Иван, сдержанный, спокойный, уже все решивший.

Он сказал матери, что решил оставить службу в Ми­нистерстве внутренних дел. Это не его, решительно не его. Никакой карьеры он делать не будет. Выждав минуту и отойдя к окну, чтобы не видеть материнского лица, ровным голосом произнес, что решил вместе с семейством Виардо отправиться во Францию.

Потом были уговоры, требования, угрозы. Прощание матери с Иваном Сергеевичем вышло ужасным. Прислуга слышала вопли, что-то тяжело падало на пол. Все попря­тались.

Варвара Петровна дала сыну денег только на дорогу до Парижа.

…Никогда Варвара Петровна не чувствовала такого опустошения и безысходности. Даже когда муж просил от­пустить его к непутевой девке Шаховской, даже когда пламя пожирало ее Спасское, она спасалась мыслью: у нее есть то, над чем никакие измены и пожары не властны. Ее сыновья. Теперь их не было с нею. Она перетерпела бы все, если б знала, что их сердечный выбор обещает им в будущем хоро­шие семьи и твердое положение в обществе. Для этого она хлопотала всю жизнь, не жалела денег, нанимала учителей, посылала за границу, сводила знакомства, писала письма, копила добро, чтобы они и ее внуки ни в чем не нуждались, чтобы род Тургеневых благополучно продолжался… Кому же в руки попали ее красавцы? И что осталось у нее?

* * *

Варенька Богданович… Мы еще почти ничего не расска­зали о ней, появившейся на свет при столь драматических обстоятельствах. Она и сама о них мало что знала: Варвара Петровна не любила вдаваться в подробности своей жизни. Если ее сердце и приоткрывалось, то только Ивану Сер­геевичу.

Дочь за все время не слышала от нее ни одной жалобы: ни на неудавшуюся семейную жизнь, ни на сокрушительные материальные потери, ни на сыновей, живших по-своему, ни на печальную юность.

Лишь случай позволил Варе понять, что в глубине души матери таится прежняя боль. Однажды Варвара Петровна затеяла поездку в Сомово, в прежний дом отчима: нередко бывает, что людей влечет туда, где в прошлом они испытали потрясения — не важно, радостные или горестные.

Когда Варя, бродившая с матерью по пустому дому, направилась к очередной двери, намереваясь ее открыть, то услышала за спиной материнский вопль: «Не тронь! Не тронь! Это проклятые комнаты».

И Варя поняла: что-то жуткое связано у матери с тем, что ей пришлось пережить за этими дверьми.

Лишь в одном письме, посланном пятнадцатилетней дочери, Варвара Петровна призналась: «Сироты не бывают долго детьми… Я была одна в мире».

…В шестнадцать лет Варя Богданович не могла не задумываться, при каких обстоятельствах появилась в тур­геневском доме.

Разумеется, ее положение воспитанницы Варвары Пет­ровны — так в доме было объявлено — заставляло девушку быть сдержанной, осмотрительной и не задавать лишних вопросов. Тургенева, правда, не раз давала Варе понять, что она ее родная дочь.

Воспоминания о детстве у Богданович окрашены в светлые тона:

«Любила меня Варвара Петровна, говорят, даже больше, чем сыновей своих в детстве. Наряжала меня роскошно, все было из магазина Salomon (хозяина дорогого и модного петербургского магазина. — Л.Т.) — знаменитости тогда. Куклы и игрушки мои возбуждали зависть моих маленьких гостей. Самые лучшие детские книги высылались мне Ни­колаем Сергеевичем из Петербурга. Мучением же назвать нельзя заслуженные и незаслуженные иногда выговоры и наказания за детские проступки. Самым жестоким наказанием была ссылка в угол, где мне ставили стул, на котором я должна была, по мере вины, просидеть 2 или 3 часа, а иногда и более…»

Чтобы дочери было не скучно, Тургенева взяла на вос­питание крепостную девочку Мавру, одних лет с Варей.

Старалась Варвара Петровна обеспечить дочь и на бу­дущее. На ее имя был положен капитал в пятьдесят тысяч рублей. А в день совершеннолетия Варя получила от своей матери шкатулку, где лежало на двадцать восемь тысяч украшений из бриллиантов.

Однако стараниями умной и дальновидной Варвары Петровны у нее в руках оказался куда более надежный капитал, нежели деньги и драгоценности. С малых лет у Вари были гувернантки и учителя, а потом мать поместила ее в хороший пансион. В результате Варвара Богданович в совершенстве овладела четырьмя языками, умела играть на фортепьяно.

Вот еще один пример, насколько всякое знание и уме­ние может пригодиться в жизни! В силу некоторых об­стоятельств оказавшись в затруднительном материальном положении, Варвара Николаевна «давала на дому уроки музыки, готовила учеников к вступительным экзаменам в разные учебные заведения, репетировала гимназистов и гимназисток. Она также была учительницей французского языка и географии в егорьевской прогимназии».

Варвара Петровна смотрела далеко вперед и всеми сила­ми старалась, чтобы дочь была окружена людьми, на помощь которых могла рассчитывать. К ней в дом по-прежнему на правах старейшего друга и врача наезжал доктор Берс. Сыновья Варвары Петровны относились к Варе с несомненной родственной теплотой. На склоне лет она особенно вспоминала, как нежен и ласков был с нею Иван Сергеевич, какую кутерьму они устраивали в квартире, когда он, уже студент, часами возился с ней, выполнял все ее детские прихоти. Варвара Петровна, бывало, ворчала: