Повседневная жизнь Парижа в средние века - Симона Ру

Рассказ о краже приводит нас в дом бакалейщика по имени Гаспар де Монтрей. Гимаш объяснил, что он спал в одной комнате с другим слугой, но у каждого была своя кровать. В полночь Гимаш вышел, не разбудив своего товарища, вооружился железным шпателем, служившим для приготовления варений, и взломал замок на двери в комнату своего хозяина. Однако хозяин спал не там, что, кстати, и сделало возможной кражу. Комната наверняка служила кабинетом, но там была кровать. Рядом с этой кроватью стояли два запертых сундука, которые Гимаш тоже взломал, взял деньги и сложил их в большой мешок. Прежде чем уйти, он устроил небольшую инсценировку: сорвал с кровати простыни и свесил в окно, выходящее на улицу, а покидая комнату, сумел заблокировать дверь. Он вернулся к себе и лег, все так же не разбудив товарища, а утром вместе со всеми поражался краже. Он спрятал мешок в соломе своего тюфяка, но из осторожности решил побыстрее перенести его в другое место. Ему удалось выйти из дома со своей добычей, не вызвав подозрений, и он отправился в монастырь Сен-Мерри, в дом Боннеля Фея. Ему открыл слуга, кстати, племянник хозяина дома, и сообщил, что последний в своей комнате на втором этаже. Гимаш громко позвал, и хозяин спустился. Узнав гостя, Боннель Фей приказал своему слуге-племяннику Жану сходить на кухню. Тот вернулся, когда Гимаш уже ушел, а хозяин велел ему убрать мешок в сундук рядом с конторкой, что Жан и сделал. Жана отправили в тюрьму, и он показал, что видел мешок, в точности его описал, но заявил, что не знал о его содержимом. Его освободили. Этот случай подтверждает некоторые наши представления о том, как протекала жизнь в доме бакалейщика или торговца.

Запоры на сундуках и шкафах, на дверях комнат и на входной двери свидетельствуют о потребности в безопасности, особенно по ночам, когда темнота пробуждает в злоумышленниках отвагу. Автор «Домохозяйки» пишет, что проверять, хорошо ли заперты окна и двери, следует экономке, которая командует прислугой. Безопасность по отношению к внешнему миру и четко очерченные рамки частного мира семьи идут рядом: часть дома скрыта от глаз и любопытства соседей.

На самом деле это отнюдь не означает, что в частной обстановке возможны индивидуальное одиночество и форма свободы, допускаемая возможностью уединиться. Во всех документах отражены недоверие к одинокому человеку без родственников и друзей, подозрение, подрывающее уважение к человеку без явных семейных уз или крепких общественных связей. Даже благочестие и молитва ценятся больше, если они происходят на виду, в церкви или часовне. Религиозный долг, исполняемый частным образом, требует состояния при доме клириков, а также специального помещения для молитв. Без сомнения, такая роскошь доступна лишь очень знатным людям, имеющим в своих дворцах молельни и капелланов. Простые миряне могут уделить место в своем доме для личного или частного благочестия, но такое усердие не всегда приветствовалось Церковью. Та не доверяла чересчур ревностным святошам, которые могли позабыть о необходимой роли посредника в спасении души, которая принадлежит духовенству. Образ жизни в конце Средневековья был отмечен такого рода религиозным раскрепощением, но в документах о нем следов не осталось.

Обычно материальная составляющая дает нам ценные, но ограниченные сведения: обозначает возможности, но не говорит, каким образом они использовались. Другие источники тоже поднимают вопросы быта и организации повседневной жизни большинства обитателей средневековой столицы.

Лучше всего рассмотреть уровень жизни зажиточных ремесленников, высокопоставленных буржуа, которым не угнаться за вельможами, но далеко и до нищеты и обездоленности бедняков или бродяг, у которых «ни кола ни двора», упоминающихся в судебных документах. Честный «средний класс» представляет собой живые силы столицы — хорошо устроившихся парижан, способствующих процветанию города, заботясь о своем собственном благополучии. Но в отсутствие другой информации та, что касается сильных мира сего, может привнести некоторые штрихи, общие для всех горожан.

Нужно вернуться к «Парижской домохозяйке», ибо эта книга сообщает нам массу конкретной информации по данной теме, и ни одно другое произведение с ней в этом не сравнится. В самом деле, в ней собраны всякого рода практические советы, в частности кулинарные рецепты с вариантами для постных дней, сопровождаемые образцами меню для более или менее важных приемов. Все это одновременно носит общий характер (рецепты и советы применимы и в других городах, и в другой среде) и вписывается в свой контекст — в обстановку дома честного парижского нотабля конца XIV века.

Средневековые рецепты долго пребывали в забвении, их воспринимали как диковинку, считая чересчур расплывчатыми (никаких точных количественных указаний) и неприменимыми на практике за неимением многих перечисленных ингредиентов (некоторые из них, кстати, невозможно с точностью идентифицировать), — короче говоря, лишенными исторического интереса. Сегодня их изучают наряду со всем, что касается пищи, — это поле исследования проливает свет на все общество. В Средние века еда занимала крайне важное место в поддержании здоровья и в оказании помощи больным, поэтому кулинарные рецепты часто включали в книги по медицине.

В данном конкретном случае речь не об интересе, который представляют собой рецепты сами по себе, а об их значении, чтобы судить о питании и кухне нотаблей. В самом деле, приведенные в книге меню — с княжеского стола. Автор «Домохозяйки» — магистрат, вхожий в круг людей герцога Бургундского. Он передает секреты кухни высшей элиты, собранные им рецепты, даже дорогостоящие, служат не только для того, чтобы вкусно накормить, но и чтобы пустить пыль в глаза; люди более скромного положения могут воспользоваться ими ради одного-единственного исключительного пиршества. Автор дает пояснения, оправдывая свой выбор: так, он не вдается в подробности приготовления фаршированных цыплят, потому что это блюдо готовится очень долго, это «рецепт не для повара мещанина или даже простого рыцаря». Длительная готовка, целью которой является «удивить», превратив в роскошный фарш мясо обыкновенного цыпленка, может порадовать только очень знатных особ, пресыщенных гурманов. Поэтому автор избегает подробностей. В целом такая кухня для богатых людей названа парижской.

Столица обладает космополитичными чертами, проявляющимися в разнообразии иностранных рецептов, в частности английских, немецких, фламандских, но также региональных, пришедших из Лангедока или Монпелье. Конечно же речь идет о городах, регионах и странах, где автор — юрист или магистрат, исполняющий должность, связанную с военным делом, — смог побывать при исполнении обязанностей. (Я не считаю рецептов на английский, немецкий или савойский манер, не связанных с личными впечатлениями и контактами, — таких было много в любой кулинарной книге.) Он сумел также подметить различия во вкусах и застольных манерах, которые он приводит, чтобы обогатить практические познания своей молодой супруги, ведь ей придется часто принимать иностранцев. Например, немцы укоряют французов за то, что у них карпы недостаточно прожарены, что они считают вредным для здоровья; если им приходится есть вместе с французами карпов, приготовленных французским поваром, они отдают свою рыбу дополнительно прожарить, тогда как французы, наоборот, наслаждаются недожаренной. В главе, посвященной жаркому, автор уточняет, что в Безье продают два вида голубей-витютней, и те, что побольше, — вкуснее, потому что питаются желудями. Читая книгу, понимаешь, что автор знает, о чем говорит: он вел беседы с поварами, возможно, с гостями на пирах, куда был приглашен, и теперь передает все эти сведения своей молодой жене.