В погоне за светом. О жизни и работе над фильмами «Взвод», «Полуночный экспресс», «Лицо со шрамом», «Сальвадор» - Оливер Стоун

Джон Хьюстон, с которым он работал на «Жизни и временах судьи Роя Бина», был одним из кумиров Милиуса, и Джон имитировал мелодраматическую манеру Хьюстона говорить с придыханием. Он зазывал меня к себе в офис, когда я бывал на Universal, чтобы я послушал то, что он только что накарябал. Иногда речь шла о всего лишь одной странице, но он был в таком восторге от им же написанных слов, просто захлебывался от удовольствия и, наконец, обращал ко мне взгляд в поисках одобрения. «Ты убил мою змею… Мы растили ее с момента ее рождения. Ей было почти 20 лет. Зачем? Почему ты так поступил со мной?» Или сцена смерти Валерии: «Сожми меня в объятиях! Обними меня покрепче, чтобы перемешалась кровь из наших ран. Поцелуй меня, пусть мой последний выдох будет в твои уста. Мне так холодно. Холодно. Согрей меня». Я вымученно улыбался и старался получить хоть какое-то удовольствие от всего происходящего. По крайней мере о Конане будет снят фильм, думал я. Главный злодей в интерпретации Джона был кем-то вроде лидера культа Чарли Мэнсона, обожающим гипнотизировать взглядом и расточать угрозы, доказывая, что блеск мечей меркнет перед мощью его разума. Конечно же, он в корне не прав, что ему сполна продемонстрирует Конан после скучноватых мистических диалогов. Я полагаю, с точки зрения Джона хиппи и наркотики 1960-х были повинны в большинстве мировых бед.

В конечном счете «Конан-варвар», вышедший на экраны в 1982 году, был типичным произведением Дино Де Лаурентиса, который ожидала обычная для фильмов Дино судьба. По всему миру картина собрала приличную кассу, а Арнольд прославился в роли Конана. Однако я, как и многие другие, был разочарован. Фильм получился бесхитростным и крайне далеким от того, что мы изначально создавали. Дино потом снимет еще более дешевый сиквел, «Конан-разрушитель» (1984 г.), со своим любимым режиссером 1950-х, Ричардом Флейшером («Варавва», 1961 г., его лучший фильм), тихо издохший в прокате. Всего два фильма — и киноцикл о Конане, изрядно выпотрошенный Дино, официально признали мертвым. Наши сердца были разбиты. В эпосе Роберта Говарда было по крайней мере десять отличных сказаний. Из них могла бы получиться волшебная сага. Этот проект доцифровой эпохи, предвосхитивший кинотрилогию «Властелин колец», опередил свое время. Грустно видеть гибель живой идеи с таким большим потенциалом. Однако для Голливуда это было в порядке вещей. Лишенная сантиментов киноиндустрия, волшебным образом очаровавшая меня при первом знакомстве, теперь давала мне тяжелые уроки жизни.

В этот период я написал еще один сценарий для Прессмана «Человек без лица»[79] по классическому научно-фантастическому роману Альфреда Бестера. Я полагал, что это моя лучшая работа после Конана, но получившийся сценарий оказалось сложно превратить в фильм. Это была одновременно и история об «эсперах», способных общаться путем телепатии различной степени силы, и детектив об убийстве с элементами Эдипова комплекса. Я поменял пол главного персонажа — детектива — на женский. Однако фильм в техническом плане таил в себе много подводных камней, так что требовался режиссер с твердой рукой, умеющий использовать новые технологии передачи звука. Несмотря на восхищение отдельных лиц, сценарий ожидала обычная медленная гибель неосуществленного проекта. Тогда же я написал «Клерка», мою адаптацию «Взбесившегося барашка» Мишеля Девиля (на английский название перевели как «Любовь превыше всего») — язвительное препарирование французского буржуазного общества. Однако фильм не сработал бы на английском, поскольку его ироничность не поддавалась переводу.

Я жил в мире буйных фантазий в моей холостяцкой квартире с видом на бульвар Сансет и «Оскаром» на полке. Неожиданно меня стало окружать больше «друзей», чем когда-либо прежде. Постоянные вечеринки, девушки, премьеры, грибочки и прочие наркотики, алкоголь. Из никого я превратился в кого-то. Мне нечем было особо хвастаться, просто было ощущение «Вау, я прожигаю жизнь на уровне, который казался недостижимым. Неужели так может быть?» Переполненный ощущением чудесного и наивностью, я позволял своим глазам, в упор не видевшим реальности, следовать за множеством женщин, попадая в различные передряги. Желая оправдать необходимость любого жизненного опыта, Джим Моррисон цитировал Уильяма Блейка: «Дорога невоздержанности и излишеств ведет к храму мудрости»[80]. Я также не хотел знать пределов и правил. По словам Джима, я «испытывал границы на прочность».

Мой агент Рон Мардигиан, проработавший 30 лет в киноиндустрии, объяснял все Риордану следующим образом: «Голливуд — странное место, киношная тусовка того времени в своих причудах достигла невероятных пределов. Оливер был на переднем крае и тусовался с самыми крутыми людьми, с которыми было важно употреблять новейшие наркотики, говорить на продвинутом языке и заниматься престижными делами. Время от времени я замечал ему, что „ты общаешься с долбанутыми людьми“. Дальше этого я не углублялся. Это было все, что я мог сказать». Я назвал бы Рона очень «прямолинейным парнем из Пасадины», который просто не мог понять, сколько кругов фантазий и безумия составляли эту страну лотофагов, которую мы населяли. Не было единой толпы, скорее, это были небольшие сборища, которые занимались всякими сумасбродными вещами. Мы все были молоды, и все мечтали о деньгах и славе. При этом, несмотря на употребление алкоголя и наркотиков в самых разных дозах, во мне сохранялось и трезвое начало. Какой бы ни была предшествующая ночь, я работал с четкостью метронома шесть дней в неделю.

Все это время я искал ту самую женщину, которая либо спасет меня, либо по-настоящему обречет на адские муки. Искупление или пытка. В своих мемуарах «Жизнь» (1988 г.) Элиа Казан пространно рассказывает о своем долгом браке с Молли — женщиной, воспитанной в традициях белой англосаксонской культуры. Он — иммигрант, представитель греческого меньшинства из Турции, описывает, как его ощущение собственной неполноценности утверждало его в вере, что именно Молли была женщиной, которая поможет ему отыскать «американский путь» и должна стать матерью его детей. Читая эти строки, я задаюсь вопросом: любил ли он ее на самом деле? Или просто хотел получить от нее неуловимое одобрение? Так продолжается 30–40 лет, и однажды его жена неожиданно умирает от аневризмы. Последующую часть жизни Казан проводит в раздумьях, свыкаясь со своим ощущением внутренней пустоты. По всей видимости, он лучше познал любовь в ее отсутствие.

Я упоминаю все это, поскольку именно в описываемый бурный период моей жизни я познакомился и женился на своей второй супруге. Моя первая жена Найва была экзотичной ливанкой с кожей цвета кофе. Элизабет Кокс была столь же отличной от меня белокурой американской богиней, которую я, как и аутсайдер Казан, никогда не должен был покорить. Мы познакомились, когда потрясающая черноволосая Элизабет из Техаса (да, ее тоже так звали), с которой я встречался, пригласила меня на вечеринку в дом, где она жила еще с пятью девушками из Техаса в атмосфере женского сообщества. Все они пытались найти себя в Голливуде, но не особо старались, на мой взгляд.