Скелет в шкафу и другие ужасные истории - Антон Березин

Так что, похоже, это

История эта началась в обычную ночь. Ну, не совсем обычную. Точнее, совсем необычную. Которая бывает только раз в году. В новогоднюю ночь. А в новогоднюю ночь обычно сбываются разные желания. И происходят всякие чудеса. Это все знают. Но никто не знает почему…

– Почему, почему?.. Самый верный способ заставить Чудо исчезнуть, это спросить, почему и зачем оно произошло, – раздался скрипучий голос и тут же закашлялся.

Вот так всегда: стоит только начать что-то рассказывать, как тут же кто-нибудь обязательно вмешается в твой рассказ. Хотя, нет. Скорее, это мы вмешались в историю, которая, похоже, уже началась…

– О чем это я? А, ну да… Самый верный способ заставить Чудо исчезнуть, это спросить, почему и зачем оно произошло, – назидательно повторил памятник слепленному рядом с ним снеговику.

Памятник был очень старый. Настолько старый, что никто даже не помнил, кому именно он был поставлен. А так как табличка с памятника давно была кем-то утащена, то все звали памятник просто Палычем. Может, потому, что он действительно чем-то отдаленно напоминал великого русского писателя, Антона Павловича Чехова. А может, «в пику» расположенному через дорогу очень дорогому и очень престижному ресторану «Царская кухня Федора Иоанновича».

– Не царское это дело – чтобы у тебя голуби на голове гнездились, – туманно объяснил памятник одну из версий происхождения своего прозвища все тому же снеговику.

Снеговик был совсем еще молодой, только вчера слепленный. И поэтому слушал откровения памятника с открытым ртом. Правда, честно говоря, рот у него был открыт всегда. То ли от постоянного удивления окружающим миром, то ли оттого, что его просто так слепили. И еще снеговик был крайне любопытен. А его нос-морковка, казалось, был просто создан для того, чтобы совать его во все, что происходило вокруг.

– Я бы на твоем месте поберег свой нос, – ворчливо предостерег его Палыч. – Будешь его так повсюду совать, могут и прищемить, а то и оторвать. Как одной моей знакомой Варваре оторвали.

И уточнил:

– На базаре.

– А как же она теперь без носа? – заинтересовался любопытный снеговик.

– Да все так же, – вздохнул Палыч. – Она умудряется даже и без носа всюду свой нос совать.

– Здорово! – восхищенно выдохнул снеговик.

– Да ничего здорового тут нет! – возразил Палыч. – Разве ж без носа это жизнь? А то, глядишь, и съесть его у тебя могут. Точнее, склевать. Видишь, ворона сидит. И как на твой нос глазом косит.

– Еррунда! – возмущенно каркнула ворона. – Я воррона-вегетаррианка! То есть наоборрот! Террпеть эту моррковку не могу! После того как нос-моррковку у скелета укррала!

– Я теперрь и ворровать ничего не могу, – грустно добавила она. – Воррон-психотеррапевт сказал, что это все из-за неррвного сррыва. И поэтому я теперрь вся из себя такая неррвная. Такая непрредсказуемая!

И ворона картинно запрокинула голову, закрыв глаза крылом.

– Постой, постой, – оживился Палыч. – Это тот самый скелет из шкафа? Из-за которого ожили московские городские легенды, и произошли такие события, о которых потом вся Москва гудела?

– Угу, – кивнула ворона и мрачно добавила: – А я из-за него лишилась норрмальной ворроньей жизни. Ни моррковки теперрь склевать, ни сворровать чего-нибудь… Ээх!.. Рразве это жизнь?!

– Какая интересная у вас жизнь! – завистливо вздохнул снеговик. – А я даже с места сойти не могу. Так всю жизнь и простою, наверное.

– Не простоишь, – неожиданно улыбнулся Палыч. – Ведь сегодня ночь, когда исполняются желания и происходят чудеса.

– Это как? – удивился снеговик.

– Очень просто, – начал объяснять Палыч. – Если чего-то очень захочешь, то у тебя это обязательно получится. И если ты хочешь сойти с места, то просто бери и иди.

– Что, и все? – еще больше удивился снеговик.

– И все, – кивнул Палыч.

– Просто идти? – уточнил снеговик.

– Да, – снова кивнул Палыч.

Снеговик недоверчиво посмотрел вниз, туда, где должны были быть его ноги. Потом глубоко вздохнул, как пловец перед нырянием. И… сделал первый шаг.

– Урра! – радостно каркнула ворона. – Зарработало! Молодца! Кррасава! А теперрь прраздновать! В «Ярр»! К цыганам!..

– Чего это она? – осторожно поинтересовался снеговик, на всякий случай отходя от не на шутку разошедшейся вороны.

– Да ты не обращай внимания, – добродушно усмехнулся Палыч. – Просто она как-то на памятнике Пушкину слишком долго сидела. Вот и набралась всякого на голове у Александра Сергеевича.

– А вообще-то, Марта, ворона культурная… – продолжил было Палыч, но был прерван вдохновенным карканьем.

– Я памятник себе воздвиг нерруктворрный. К нему не заррастет нарродная трропа!.. – увлеченно декламировала бессмертные строки Пушкина Марта, прохаживаясь взад-вперед перед постаментом Палыча.

И действительно, тропу к памятнику, хоть и не «народную», она за это время успела протоптать в снегу весьма внушительную. Которая точно «не зарастет». Как минимум, до следующего снегопада.

– А почему ее Мартой зовут? – спросил снеговик, завороженно следя за активными передвижениями Марты.

– Просто потому, что она в марте родилась. Наверное, поэтому она такая беспокойная и неугомонная, – сообщил Палыч. – Но это еще не самый тяжелый случай. Ты бы мартовских котов видел. Эти мартовские коты, такие коты…

– Коты?! Какие коты?! – заволновалась Марта, услышав про котов. – Нам кот не нужен! Нам и без котов хоррошо.

– Да это я просто снеговику про мартовских котов рассказывал, – успокоил ее Палыч и, подумав, добавил: – В сравнительном, так сказать, плане.

– Не-е… – решительно замотала Марта головой. – Нам никаких котов не надо. Ни марртовских, ни срравнительных.