Крушение - Эмили Бликер

– Я не могу снова потерять тебя, мама, – прошептал Джош, уткнувшись ей в плечо и тихонько всхлипывая.

– Не беспокойся, мой золотой, я никому не позволю опять встать между мной и моими малышами, – сказала Лиллиан, растирая ему маленький пятачок между лопатками. Она говорила серьезно.

Позже Лиллиан много думала о том разговоре. Только из-за него она согласилась на это трижды клятое интервью и терпела теперь манипуляции и намеки. Ей хотелось рассказать свою историю в последний раз, рассказать правильно, а потом забыть о ней насовсем: забыть о катастрофе, об острове, о Кенте, Дэвиде, даже о Поле. Ради этого она готова была обманывать Женевьеву Рэндалл, да хоть всю Америку, если придется, – игра стоила свеч. Вот почему, когда журналистка спросила у нее, что она испытала после смерти Кента, Лиллиан надела на лицо подобающее случаю горестное выражение, выжала из глаз пару слезинок и ответила:

– Опустошение.

Остров

Сегодня снова воскресенье, шесть недель и два дня назад я убила Кента. Сорок четыре дня назад я воткнула ему в спину нож – он вспорол кожу, прошел между ребрами, а потом я почувствовала, как он рикошетом отскочил от позвоночника, словно от камня. До сих пор не могу решить, был ли это самый ужасный поступок в моей жизни… или самый смелый.

А вот у Дэвида, похоже, сложилось на этот счет вполне определенное мнение. Вот уже несколько недель он спит снаружи, у огня, а когда в ответ на какой-нибудь мой вопрос соизволит связать хотя бы три слова, то я уже могу почитать себя счастливой. Спать одной в укрытии – само по себе наказание. Иногда мне кажется, будто я его заслужила, и тогда призраки, хоронящиеся в темных углах, не дают мне уснуть до рассвета.

Выйдя утром на свет, я вижу, что Дэвид уже развел огонь и разложил на кухонном камне свежую рыбу. В животе у меня урчит от несравненного аромата, но, несмотря на голод, я хочу сначала сходить к лагуне и поспеть обратно раньше, чем вернется Дэвид. Лучше уж голодать, чем делить трапезу с ним в полном молчании.

К счастью, подготовка к моей запланированной воскресной процедуре занимает крайне мало времени. Мой мешок – бывший пиджак Маргарет – стал совсем серым, и не белеет, даже когда я стираю его в океане. Зато кровавое пятно больше не заметно.

Я подхожу к пустому пню от кокосовой пальмы на краю лагеря. Пней на берегу немало, но этот – ближайший к морю, и потому его легко узнать даже издалека. Приподняв плоский кусок известняка, который закрывает дупло от дождя, я запускаю руку внутрь и извлекаю сумку с банными принадлежностями, которая тоже когда-то принадлежала Маргарет, потом пальцами ноги возвращаю импровизированную крышку на место.

Бредя по пляжу, я направляюсь к своему любимому уголку лагуны. Мыться в соленой воде трудно, отмыться дочиста не удается никогда, особенно тяжело обстоит дело с волосами – соль пропитала их насквозь, и теперь, даже вымытые, они все время стоят колом, – но лучше уж так, чем возвращаться туда, в джунгли.

* * *

Один раз, сразу после смерти Кента, я попробовала. Сказала себе, что раз его нет, то его кровь должна смыть весь тот страх, которым пропиталось для меня то место. Но, едва мои ноги снова погрузились в шелковистую грязь на берегу пруда, я поняла, что ошиблась.

– Он не придет, не придет, он умер, его больше нет, – твердила я себе. Но стоило мне поравняться с камнем, на котором Кент меня душил, а потом с тем местом, где он держал меня лицом в грязь так, что я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, – все вернулось. Я как будто снова лежала в грязи, беспомощная, мечтая о ноже и не в силах до него дотянуться. Мне вспомнилось, как я чуть было не перестала сопротивляться…

Нет, я не могла там оставаться. Кровь пульсировала у меня в ушах и даже в глазах. Шатаясь, я повернула назад, сумка с шампунями и обмылками выпала у меня из рук. Цепочка Маргарет с висящими на ней кольцами со звоном упала в грязь. Но я не остановилась, чтобы подобрать их – мне вспомнилось, как цепь чуть не перерезала мне шею, когда ее сорвал с меня Кент.

Вместо этого я кинулась бежать и бежала по петляющей тропе через джунгли до тех пор, пока она не вывела меня на берег океана. Низкие ветви и лианы хлестали меня по лицу и рукам, рвали волосы, как девчонки, подравшиеся на школьном дворе. Когда я ворвалась в лагерь, ярко-малиновые царапины покрывали каждый открытый сантиметр моей кожи, и из каждой бусинками выступала кровь.

Дэвид был там, и, когда я вбежала и рухнула на песок, он взял меня на руки и отнес в убежище. Там, не выпуская меня из объятий, зубами разорвал последнюю упаковку со спиртовым тампоном из нашей аптечки и так нежно промокнул ими все мои ранки, что я даже не почувствовала, как они саднят. Тампон в его руках уже стал темно-красным от крови, мое дыхание выровнялось, а он все равно не выпускал меня из рук. Весь тот день я прожила в его объятиях. В них и уснула – в последний раз, – и мне было так уютно, как нигде в мире.

Когда я проснулась, солнце уже село, я была в шалаше одна. Тлеющий снаружи костерок давал достаточно света, чтобы я могла разглядеть Дэвида, который спал на земле рядом с ним. Он был без рубашки, бусинки пота от тесного соседства с огнем покрывали его загорелую спину. Его черные волосы отросли так сильно, что кудрявые пряди свисали ему на плечи, а одна упала на лицо. Судя по тому, как мерно поднималась и опускалась его спина, Дэвид спал спокойно.

Мне хотелось, чтобы он был рядом со мной. Когда Кент умер, я сначала спала на груди у Дэвида, стук его сердца был моей колыбельной. Но в ту ночь, когда я протянула руку, чтобы коснуться его, мои пальцы наткнулись на что-то холодное. На циновке стояла сумка с банными принадлежностями. А на ней лежала тонкая золотая цепочка с кольцами Маргарет и Чарли. Как он их нашел? Я даже не переживала из-за того, что мое кольцо пропало. И снова надела цепочку на шею, завязав ее безобразным узлом в том месте, где ее разорвал Кент. Холодный металл обвил мою шею.

Дэвид всегда как будто знал, что именно мне нужно. И мне показалось проявлением себялюбия будить его. Вместо этого я взяла сумку, прижала ее к груди, словно малыш – любимого плюшевого мишку, легла, не выпуская сумки из рук, и смотрела на него, засыпая, а свет от костра заполнял рядом со мной пространство, которое обычно занимал он.

* * *

После того дня он больше не возвращался в укрытие ни разу. Почему – не знаю, Дэвид не хочет это обсуждать, так что теперь мы с ним словно играем в игру, избегая друг друга. А если все-таки разговариваем, то только о еде или о погоде.

Вот и сейчас, вылезая из старых изношенных шортов, я пытаюсь стряхнуть вместе с ними и чувство, что меня бросили. По какой бы причине он не избегал меня, я ничего не могу с этим поделать, только терпеть. Стягиваю через голову зеленую хлопковую майку, разматываю бечевку, которая держит мои волосы, и встряхиваю головой так, что грязные пряди сосульками рассыпаются по спине. На мне нет ничего, кроме затасканного нижнего белья, когда-то бежевого; с каждой неделей оно все свободнее и свободнее висит на моем теле. Раньше я даже представить себе не могла, что это значит – потерять аппетит; а вот стала убийцей – и узнала. Сунув шорты и майку в мешок для стирки, медленно захожу в океан. Вода, как всегда, божественная. Точно такая, как любили Джош и Дэниел, когда принимали ванну, – теплая, но не горячая.