Крушение - Эмили Бликер

Нет. Сегодня я о них не думаю. Я кладу мешок со стиркой на большой камень, который торчит в лагуне на мелководье. Вода здесь доходит мне до пояса, и лучше места для постирушек, чем это, не придумаешь.

Простирнув кучку тряпок и разложив их сушиться, я присаживаюсь в воде, стаскиваю с себя трусы с лифчиком и тоже выкладываю их на камень – постираю потом, когда вымоюсь. Раскрываю черную косметичку и шарю в ней, перебирая дюжины пузырьков с разбавленным шампунем в поисках моего любимого запаха – гардении; этот пузырек Маргарет стянула из «Марриотта» недалеко от нашего дома, как раз перед поездкой. Вообще-то она почти целиком вымыла его еще на Фиджи, но это последний запах, который я помню на ней, и потому я приберегаю его до лучших – или, наоборот, самых отчаянных времен. В последний раз я пользовалась им в Рождество, когда Дэвид подарил мне бусы из коралла, и Кент был еще жив.

Я массирую кожу головы – она уже зажила, на месте вырванных волос растут новые пышные прядки, еще короткие, похожие на весеннюю спаржу. Крохотная капля шампуня, которую я выдавила в ладонь, почти не дает пены, зато пахнет умопомрачительно. Я наслаждаюсь деликатным ароматом, который щекочет мне ноздри, и представляю себя в номере отеля – на стенах изумительно уродливые картины, на кровати жесткое покрывало в цветочек…

Я уже готовлюсь смывать шампунь, когда меня охватывает знакомое ощущение того, что за мной следят, и руки сразу покрываются гусиной кожей. Присев в воде, я одной рукой прикрываю себя, а другой стаскиваю с камня свое бельишко. Я знаю, что на всем острове только я и Дэвид, и все же мои глаза обшаривают пляж в поисках чужого.

Я натягиваю почти потерявшие эластичность трусики, набрасываю на плечи бретельки завязанного узлом бюстгальтера. Не беда, что я их в этот раз не постирала, потерпят еще недельку. Оставив на камне другие вещи, постиранные сегодня, бреду к пляжу, борясь с приливом. Не знаю, откуда взялась моя храбрость. Быть может, это и не храбрость вовсе, а отчаянный страх быть снова застигнутой врасплох.

– Эй? Здесь есть кто-нибудь? – кричу я, раздражаясь на себя за дрожь в голосе. – Дэвид, это ты?

Я ступаю на горячий песок, и тут же от деревьев на берегу отделяется мужская фигура. Пронзительный крик уже царапает мне горло, рвется наружу, но тут я соображаю, что это Дэвид.

– Ох, как ты меня напугал! – нервно хихикаю я. – Что, еще белье принес?

Дэвид отрицательно мотает головой – плавно, точно в замедленном кадре – и прячет глаза.

– Нет, я… пришел сказать тебе, чтобы ты была осторожнее. Я утром рыбачил; течение сегодня очень сильное.

– Хорошо, постараюсь. – Ничего не переменилось. Склонив голову набок, я пробую заглянуть ему в глаза. Обычно стоит мне поглядеть на него подольше, и я начинаю лучше его понимать. Курчавая черная прядь падает ему на лоб, а глаза такие синие, что в них можно утонуть.

– У тебя волосы распущены, – бормочет Дэвид вдруг, точно спросонья. Протягивает руку и пальцем обводит группу моих кудряшек. Как же мне не хватало его прикосновений… Жар, исходящий от его ладони, словно притягивает меня к нему, и я трусь щекой о его обжигающую руку. Он делает глубокий, судорожный вздох, отчего мое сердце начинает быстро биться.

– Я так по тебе скучаю, – говорю я, закрывая глаза.

Слезинка выбегает у меня из-под века и стекает по щеке. Большой палец Дэвида повторяет ее маршрут, скользя по влажной соляной дорожке. Я открываю глаза, готовая вновь натолкнуться на ту же стену, об которую бьюсь уже несколько недель. Но я вижу Дэвида… и что-то новое в нем, чего не замечала прежде. Какой-то блеск в глазах, от которого у меня учащается пульс и по всему телу пробегает трепет.

Кончиками пальцев он обводит контур моего лица, и я чувствую легкое покалывание, как будто между его кожей и моей пробегают электрические искры. Его большой палец скользит по моей нижней губе – он соленый от моей недавней слезы. Ни о чем не думая, я подаюсь вперед, мои губы жадно раздвинуты.

Его взгляд мечется между моим ртом и глазами, вглядываясь в их выражение, считывая мое желание. Я же не могу думать ни о чем, кроме его губ на моих губах, его рук на моем теле, о том, как мы растаем друг в друге и забудем обо всем на свете. Все мое тело жаждет этого, вся моя душа стремится к нему, и остается только надеяться, что Дэвид испытывает то же самое. Я протягиваю руку, касаюсь пальцами его бородатой щеки, соскальзываю ниже, вдоль шеи к плечу, и притягиваю его к себе. И тут он застывает. Убирает руку с моего лица и слегка отталкивает меня от себя, ближе к воде.

– Я лучше пойду, – говорит он, откашливаясь. Стыд и отвращение написаны на его лице, и он, повернувшись на пятках, быстро уходит.

«Что это было?» Шлепая ногами по мокрому песку, я бегу к океану и ныряю так глубоко, как только умею.

Волны грохочут надо мной, а я плыву под водой легко, словно всю жизнь только это и делала. Даже когда сила моего первоначального толчка иссякает, я остаюсь внизу, пока у меня не начинают гореть легкие. Мне нравится это чувство. Оно не такое, как несколько секунд назад на пляже, с Дэвидом, не всепожирающее, а очищающее. Может, если я останусь здесь, под волнами, еще немного, то оно выжжет из меня Дэвида? Может, тогда я перестану нуждаться в нем? Как я ненавижу себя за то, что нуждаюсь в нем так сильно!

Я могу задержать дыхание еще на какое-то время, но глубинное течение уже норовит подхватить меня и утянуть к рифам, и я устремляюсь наверх. Вытирая глаза от соли, жалею, что не могу так же легко избавиться от Дэвида.

Торопливо завершив мытье, я начинаю стирать запасной комплект одежды, выколачивая его о камень и натирая песком каждое подозрительное пятнышко. Пошарив на верхушке камня, нахожу последний предмет, который требует стирки. Это штаны Дэвида, цвета хаки. На колене протерлась такая дыра, что моя рука легко проходит в нее, а он все размышляет, отрывать нижнюю часть или нет. Скоро дождется, что она просто отвалится сама собой. Быстро прополоскав ветхую материю в воде, я раскладываю брюки на камне вместе с остальным бельем для просушки. Дело сделано, но возвращаться в лагерь не хочется, и потому я просто ложусь в воде на спину и начинаю смотреть вверх.

С запада надвигается шторм; его приближение уже чувствуется в воздухе. Темные грозовые облака толпятся на горизонте, медленно поглощая безмятежную синеву. На краткий миг я позволяю себе вспомнить Джерри и мальчиков: летом, когда бушует гроза, Джер особенно любит сидеть на балконе под тентом и смотреть на водяные струи, а наши мальчики, единственные из всех детей в округе, в грозу спят еще лучше, чем всегда.

Ставшая уже привычной тянущая боль разлуки снова просыпается у меня в груди, и я напоминаю себе о том, что надеяться не надо. Джерри наверняка уже встречается с другой женщиной, а мои дети зовут мамой ее, к ней бегут с разбитыми коленками, от нее ждут поцелуев, а я для них – просто женщина на фото, что стоит в гостиной на фортепиано, или, быть может, в их детской, на тумбочке у кровати. Я изо всех сил зажмуриваюсь и гоню эти мысли прочь, эти хищные мысли, которые преследуют меня день и ночь, словно гончие. Но вот раздается могучий удар грома, от которого кости начинают вибрировать у меня внутри, и мысли разбегаются, бросаются врассыпную, как напуганные крысы, прячутся по щелям моего подсознания. Гроза уже совсем рядом. Надо уходить.