Русский - Юрий Костин

Прошло довольно много времени, пока дверь со скрипом отворилась, и Андрей Владимирович, у которого от холода зуб на зуб не попадал, с удовольствием вошел в теплое помещение парадной. Дама в летах, чья дородность не могла не вызывать восхищения, ни слова не говоря, проводила его по широкой лестнице наверх, в гостиную.

Здесь горел камин и было до того уютно, тепло и благостно, что будь профессорский гость кошкой, он бы непременно сей же момент замурлыкал.

— Андрей Владимирович! Андрюшенька, любезный друг! — воскликнул хозяин дома и бросился обнимать гостя со всем жаром и искренностью, на какую в те времена были способны гостеприимные москвичи. — Вот это сюрприз! Какими судьбами? К нам, да еще в такое время? Вы в курсе, какой бордель здесь устроили эти наши доморощенные робеспьеры?

— Рассказать вам, где я был да что видел — и недели не хватит, — Куликов заключил Любавинского в дружеские объятия. — Виктор Демьянович, дорогой, спасибо, что приняли меня…

— Сокол вы мой, о чем вы? Я так рад! Опять же, стало совершенно не с кем поговорить. Телефон не работал, почитай, месяц, а ходить по улицам мы с Никитичной не решаемся. Да вы садитесь, садитесь. Продрогли, небось, там, на ветру?

Андрей Владимирович послушно сел в мягкое кожаное кресло и почувствовал состояние блаженства. Прошло два с лишним года с тех пор, как он последний раз сидел в нормальном, человеческом кресле — все больше в седле, на поленьях да на сырой земле.

— Я бы не отказался от стакана чаю, — признался он. — Очень горячего чаю.

— О чем речь! А покрепче чего не желаете? А то, я как увидел вас, ей-богу, сам захотел выпить.

— Отчего же? Можно.

— Славно! Вот это вы молодец! Сейчас все организуем. У меня имеется мальвазии бутылочка, еще старых запасов, и коньячок, да к тому же не местный, а французский. Что предпочитаете?

— Мальвазия? Сто лет не пил. Впрочем, пожалуй, лучше коньячок. А помнится, Виктор Демьянович, держали вы у себя нечто получше…

— Вы про мою настойку? Кончилась «Демьяновка», а новых поставок сейчас нет, сами понимаете. Так что придется пить казенные напитки, да-с. Кстати, правильно, молодой человек. Во-первых, совершенно недальновидно в дни революции приучать себя к мальвазии. А вдруг случится, что вы не повстречаетесь с ней после лет тридцать, а то и все шестьдесят? Опять же, от коньяка мозг мужчины просветляется, и ему открываются невиданные горизонты. А что это за штуковину вы держите под мышкой? Поставьте вон туда.

Помешкав, Куликов все-таки встал и положил портфель на диван в дальнем конце гостиной, куда указал Любавинский.

— Мне эта штуковина жизнь спасла, — пояснил Куликов.

— Серьезно?

— Отбился этим портфелем от бродяг у Никитских ворот. У одного, представьте себе, даже был револьвер, и я…

— А я о чем говорю? Гулять по Москве нынче вредно для здоровья, — весело отозвался Люба-винский и тут же ловко откупорил бутылку. После чего аккуратно, боясь расплескать хотя бы каплю драгоценного напитка из «старых запасов», разлил его по рюмкам.

— За встречу! Поистине не каждый незваный гость хуже татарина. Вы, Андрей Владимирович, своим визитом опровергаете справедливость этой великодержавной поговорки.

— За встречу, Виктор Демьянович! Кстати, с представителями тюркских племен я провел последние два года. И заметьте, то были не худшие годы в моей жизни…

— Уж будьте уверены, Андрюша, что не самые худшие, — с тяжелым вздохом и тревогой в голосе заявил Любавинский. — Ну, давайте, пейте, пейте, — он показал гостю пример, залпом опрокинув рюмку. — Ай, хороша чертовка! Родину бы продал за такой коньяк, кабы не проклятый врожденный патриотизм. Так вот, оглянитесь вокруг: происходит чудовищная катастрофа. Гражданский конфликт! И откуда взялось столько злости в людях? Увы, наши лучшие годы позади.

— Да… Иногда мне тоже кажется, что доброта наша держалась на страхе быть пойманными за зло, — Куликов выпил свой коньяк. — Говорите, в Москве нынче все плохо? — поинтересовался он, прислушиваясь, как благородный напиток буквально взрывается у него внутри, наполняя тело и мозг радостью и долгожданным облегчением.

Именно в таком состоянии было особенно сподручно рассуждать на тревожные темы, ибо при подавленности и напряжении, да будь он к тому же на холоде, беседа о грядущих катастрофах вряд ли бы склеилась.

— Даже хуже, чем вы думаете, — Виктор Демьянович кивнул и потянулся за бутылкой. — Сильная Россия рушится на глазах, и чем дальше, тем больше я понимаю — какую страну погубили! Сперва непутевый царь, потом Временное правительство, а теперь этот узурпатор Ульянов и его шайка. Но, обратите внимание, как живучи наши традиции! Старая, добрая жизнь так и продолжает лезть из всех щелей, ей и пулеметы нипочем. Вот это было Государство, да поздно спохватились! Рассказываю: дворник Махмуд, с неделю уж тому, вышел спозаранку мостовую убирать. Ему хоть бы что: революция, проституция… Все бы ничего, да вокруг пальба шла. А он работает себе, ведь так положено… Его отец тут улицу мел, дед снег чистил — традиция! У нас тут чуть ли не под окнами, считай, сотни две народу положили. Юнкера стрельбе обучены изрядно… Попала пуля Махмуду прямо в лоб, он и понять ничего не успел, так с метелкой своей и лежал тут, пока не убрали. Я, признаюсь, плакал. Так мне почему-то дворника этого жалко было. Вот не стало его, что с того? Да мало ли народу побило в Москве в лихие времена? А я чувствую, что вся наша прежняя жизнь погибла с этим мальчиком… Может, просто я по-стариковски хандрю? Ведь лишь чуток стрельба угомонилась, глядь, а уж извозчики ездят, телефон заработал, даже трамваи пошли! Патриарха вот избирают, как ни в чем не бывало! Но ведь мешает эта гниль, что повылезала отовсюду. Вот с трамваями, к примеру…

За окном раздались одиночные хлопки. Как показалось Куликову, прямо у подъезда. Он вопросительно взглянул на хозяина.

— Это далеко. Просто кажется, что рядом. Я привык. Странно… Неужто опять началось? — без тени тревоги в голосе спросил тот, снова наполняя рюмки. — Так вот… Трамваи-то пошли, но выручку у них забирают московские рабочие. А городские шоферы только и делают, что возят частные грузы, а плату забирают себе. Ездят эти дьяволы, «красная гвардия», мародеров не трогают почти, а конная милиция тоже не вмешивается. Говорят, не заплатите нам жалования — коней продадим. Ну ладно, я еще и не такое могу рассказать. У вас-то что? Где были, что видели? Занимались ли наукой эти годы? Право, продолжать научные изыскания в наши дни есть великое и мужественное служение Отечеству.

— Исключительно наукой, Виктор Демьянович, — ответил Куликов. — Рассказать вам все, да вы, чай, не поверите.

— Ну, не спешите с выводами. Валяйте ваши истории. Но сначала еще по глоточку этого божественного лекарства.

Они снова выпили коньяку. Андрей Владимирович глубоко вздохнул, словно хотел набрать в легкие побольше воздуха, и заговорил:

— Вы ведь знаете, что я увлекался изучением истории, случившейся в 1908 году у Подкаменной Тунгуски?