Мать - Максим Горький

Когда Рыбин познакомил его с Софьей, он спросил ее:

- Книг, слышал я, принесли?

- Принесла.

- Спасибо… за народ!.. Сам он еще не может понять правды…так вот я, который понял… благодарю за него.

Он дышал быстро, хватая воздух короткими, жадными вздохами.Голос у него прерывался, костлявые пальцы бессильных рук ползали по груди,стараясь застегнуть пуговицы пальто.

- Вам вредно быть в лесу так поздно. Лес - лиственный, сырои душно! - заметила Софья.

- Для меня уже нет полезного! - ответил он задыхаясь. - Мнетолько смерть полезна…

Слушать его голос было тяжело, и вся его фигура вызывала тоизлишнее сожаление, которое сознает свое бессилие и возбуждает угрюмую досаду.Он присел на бочку, сгибая колени так осторожно, точно боялся, что ноги у негопереломятся, вытер потный лоб.

Волосы у него были сухие, мертвые.

Вспыхнул костер, все вокруг вздрогнуло, заколебалось,обожженные тени пугливо бросились в лес, и над огнем мелькнуло круглое лицоИгната о надутыми щеками. Огонь погас. Запахло дымом, снова тишина и мгласплотились на поляне, насторожась и слушая хриплые слова больного.

- А для народа я еще могу принести пользу как свидетельпреступления… Вот, поглядите на меня… мне двадцать восемь лет, но - помираю! Адесять лет назад я без натуги поднимал на плечи по двенадцати пудов, - ничего!С таким здоровьем, думал я, лет семьдесят пройду, не спотыкнусь. А прожилдесять - больше не могу. Обокрали меня хозяева, сорок лет жизни ограбили, сороклет!

- Вот она, его песня! - глухо сказал Рыбин.

Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись теник лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг костра; в безмолвной,враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестелалиства деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языкипламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры,летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.

- Это - не моя песня, ее тысячи людей поют, не понимаяцелебного урока для народа в своей несчастной жизни. Сколько замученных работойкалек молча помирают с голоду… - Он закашлялся, сгибаясь, вздрагивая.

Яков поставил на стол ведро с квасом, бросил связку зеленоголуку и сказал больному:

- Иди, Савелий, я молока тебе принес… Савелий отрицательнокачнул головой, но Яков взял его под мышку, поднял и повел к столу.

- Послушайте, - сказала Софья Рыбину тихо, с упреком, -зачем вы его сюда позвали? Он каждую минуту может умереть…

- Может! - согласился Рыбин. - Пока что - пусть говорит. Дляпустяков жизнь погубил - для людей пусть еще потерпит, - ничего! Вот.

- Вы точно любуетесь чем-то! - воскликнула Софья. Рыбинвзглянул на нее и угрюмо ответил:

- Это господа Христом любуются, как он на кресте стонал, амы от человека учимся и хотим, чтобы вы поучились немного… Мать пугливо поднялабровь и сказала ему:

- А ты - полно!..

За столом больной снова заговорил:

- Истребляют людей работой, - зачем? Жизнь у человекаворуют, - зачем, говорю? Наш хозяин, - я на фабрике Нефедова жизнь потерял, -наш хозяин одной певице золотую посуду подарил для умывания, даже ночной горшокзолотой! В этом горшке моя сила, моя жизнь. Вот для чего она пошла, - человекубил меня работой, чтобы любовницу свою утешить кровью моей, - ночной горшокзолотой купил ей на кровь мою!

- Человек создан по образу и подобию божию, - сказал Ефимусмехаясь, - а его вот куда тратят…

- А не молчи! - воскликнул Рыбин, ударив ладонью по столу.

- Не терпи! - тихо добавил Яков.

Игнат усмехнулся.

Мать заметила, что парни, все трое, слушали с ненасытнымвниманием голодных душ и каждый раз, когда говорил Рыбин, они смотрели ему влицо подстерегающими глазами. Речь Савелия вызывала на лицах у них странные,острые усмешки. В них не чувствовалось жалости к больному.

Нагнувшись к Софье, мать тихонько спросила:

- Неужто правду говорит он?

Софья ответила громко:

- Да, это правда! О таком подарке в газетах писали, это былов Москве…

- И казни ему не было, никакой! - глухо сказал Рыбин. - Анадо бы его казнить, - вывести на народ и разрубить в куски и мясо его поганоебросить собакам. Великие казни будут народом сделаны, когда встанет он. Многокрови прольет он, чтобы смыть обиды свои. Эта кровь - его кровь, из его жил онавыпита, он ей хозяин.

- Холодно! - сказал больной.

Яков помог ему встать и отвел к огню.

Костер горел ярко, и безлицые тени дрожали вокруг него,изумленно наблюдая веселую игру огня. Савелий сел на пень и протянул к огнюпрозрачные, сухие руки. Рыбин кивнул в его сторону и сказал Софье:

- Это - резче книг! Когда машина руку оторвет или убьетрабочего, объясняется - сам виноват. А вот когда высосут кровь у человека ибросят его, как падаль, - это не объясняется ничем. Всякое убийство я пойму, аистязание - шутки ради - не понимаю! Для чего истязуют народ, для чего всех насмучают? Ради шуток, ради веселья, чтобы забавно было жить на земле, чтобы всеможно было купить на кровь - певицу, лошадей, ножи серебряные, посуду золотую,игрушки дорогие ребятишкам. Ты работай, работай больше, а я накоплю денег твоимтрудом и любовнице урыльник золотой подарю.

Мать слушала, смотрела, и еще раз перед нею во тьме сверкнули лег светлой полосой путь Павла и всех, с кем он шел.

Окончив ужин, все расположились вокруг костра; передними,торопливо поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо.Больной, широко открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал -казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинутьтело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляямертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим огнем.

- Может, в шалаш уйти тебе, Савелий? - спросил Яков,наклонясь над ним.

- Зачем? - ответил он с натугой. - Я посижу, - недолго мнеосталось с людьми побыть!..

Он оглянул всех, помолчал и, бледно усмехнувшись, продолжал:

- Мне с вами хорошо. Смотрю на вас и думаю - может, этивозместят за тех, кого ограбили, за народ, убитый для жадности… Ему неответили, и скоро он задремал, бессильно свесив голову на грудь. Рыбинпосмотрел на него и тихонько заговорил:

- Приходит к нам, сидит и рассказывает всегда одно - про этуиздевку над человеком. В ней - вся его душа, как будто ею глаза ему выбили ибольше он ничего не видит.

- Да ведь чего же надо еще? - задумчиво сказала мать. - Ужесли люди тысячами день за днем убиваются в работе для того, чтобы хозяин могденьги на шутки бросать, чего же?..