Мать - Максим Горький

- Верно! - весело ответила Софья. - Только здесь божий дом -вся земля.

- Вся земля! - задумчиво качая головой, повторила мать. -Так это хорошо, и поверить трудно даже… И хорошо говорили вы, дорогая моя,очень хорошо! А я боялась - не понравитесь вы им…

Софья, помолчав, ответила тихо и невесело:

- С ними становишься проще…

Они шли и разговаривали о Рыбине, о больном, о парнях,которые так внимательно молчали и так неловко, но красноречиво выражали своечувство благодарной дружбы мелкими заботами о женщинах. Вышли в поле. Встречуподнималось солнце. Еще не видимое глазом, оно раскинуло по небу прозрачныйвеер розовых лучей, и капли росы в траве заблестели разноцветными искрамибодрой, вешней радости. Просыпались птицы, оживляя утро веселым звоном.Хлопотливо каркая, тяжело махая крыльями, летели толстые вороны, где-тотревожно свистела иволга. Открывались дали, снимая встречу солнцу ночные тенисо своих холмов.

- Иной раз говорит, говорит человек, а ты его не понимаешь,покуда не удастся ему сказать тебе какое-то простое слово, и одно оно вдруг всеосветит! - вдумчиво рассказывала мать. - Так и этот больной. Я слышала и самазнаю, как жмут рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и неочень это задевает сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное.Господи! Неужели для того всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешкипозволяли себе? Это - без оправдания!

Мысль матери остановилась на случае, и он своим тупым,нахальным блеском освещал перед нею ряд однородных выходок, когда-то известныхей и забытых ею.

- Видно - уж всем они сыты и тошно им! Знаю я - земскийначальник один заставлял мужиков лошади его кланяться, когда по деревне вели, икто не кланялся, того он под арест сажал. Ну, зачем это нужно было ему? Нельзяпонять, нельзя! Софья негромко запела песню, бодрую, как утро…

Жизнь Ниловны потекла странно спокойно. Спокойствие этопорой удивляло ее. Сын сидел в тюрьме, она знала, что его ждет тяжелоенаказание, но каждый раз, когда она думала об этом, память ее помимо воливызывала перед нею Андрея, Федю и длинный ряд других лиц. Фигура сына, поглощаявсех людей одной судьбы с ним, разрасталась в ее глазах, вызываласозерцательное чувство, невольно и незаметно расширяя думы о Павле, отклоняя ихво все стороны. Они раскидывались всюду тонкими, неровными лучами, всегокасаясь, пытались все осветить, собрать в одну картину и мешали ей остановитьсяна чем-нибудь одном, мешали плотно сложиться тоске о сыне и страху за него.

Софья скоро уехала куда-то, дней через пять явилась веселая,живая, а через несколько часов снова исчезла и вновь явилась недели через две.Казалось, что она носится в жизни широкими кругами, порою заглядывая к брату,чтобы наполнить его квартиру своей бодростью и музыкой.

Музыка стала приятна матери. Слушая, она чувствовала, чтотеплые волны бьются ей в грудь, вливаются в сердце, оно бьется ровнее и, какзерна в земле, обильно увлажненной, глубоко вспаханной, в нем быстро, бодрорастут волны дум, легко и красиво цветут слова, разбуженные силою звуков.

Матери трудно было мириться с неряшливостью Софьи, котораяповсюду разбрасывала свои вещи, окурки, пепел, и еще труднее с ее размашистымиречами, - все это слишком кололо глаза рядом со спокойной уверенностью Николая,с неизменной, мягкой серьезностью его слов. Софья казалась ей подростком,который торопится выдать себя за взрослого, а на людей смотрит как налюбопытные игрушки. Она много говорила о святости труда и бестолковоувеличивала труд матери своим неряшеством, говорила о свободе и заметно дляматери стесняла всех резкой нетерпимостью, постоянными спорами, В ней быломного противоречивого, и мать, видя это, относилась к ней с напряженнойосторожностью, с подстерегающим вниманием, без того постоянного тепла в сердце,которое вызывал у нее Николай.

Он, всегда озабоченный, жил изо дня в день однообразной,размеренной жизнью: в восемь часов утра пил чай и, читая газету, сообщал материновости. Слушая его, мать с поражающей ясностью видела, как тяжелая машинажизни безжалостно перемалывает людей в деньги. Она чувствовала в нем нечтообщее с Андреем. Как хохол, он говорил о людях беззлобно, считая всехвиноватыми в дурном устройстве жизни, но вера в новую жизнь была у него не такгоряча, как у Андрея, и не так ярка. Он говорил всегда спокойно, голосомчестного и строгого судьи, и хотя - даже говоря о страшном - улыбался тихойулыбкой сожаления, - но его глаза блестели холодно и твердо. Видя их блеск,мать понимала, что этот человек никому и ничего не прощает, - не может простить,- и, чувствуя, что для него тяжела эта твердость, жалела Николая. И все болееон нравился ей.

В девять часов он уходил на службу, она убирала комнаты,готовила обед, умывалась, надевала чистое платье и, сидя в своей комнате,рассматривала картинки в книгах. Она уже научилась читать, но это всегдатребовало от нее напряжения, и, читая, она быстро утомлялась, переставалапонимать связь слов. А рассматривание картинок увлекало ее, как ребенка, - о,ни открывали перед нею понятный, почти осязаемый мир, новый и чудесный.Вставали огромные города, прекрасные здания, машины, корабли, монументы,неисчислимые богатства, созданные людьми, и поражающее ум разнообразиетворчества природы. Жизнь расширялась бесконечно, каждый день открывая глазамогромное, неведомое, чудесное, и все сильнее возбуждала проснувшуюся голоднуюдушу женщины обилием своих богатств, неисчислимостью красот. Она особеннолюбила рассматривать фолианты зоологического атласа, и хотя он был напечатан наиностранном языке, но давал ей наиболее яркое представление о красоте,богатстве и обширности земли.

- Велика земля! - говорила она Николаю.

Более всего умиляли ее насекомые и особенно бабочки, она сизумлением рассматривала рисунки, изображавшие их, и рассуждала:

- Красота какая, Николай Иванович, а? И сколько вездекрасоты этой милой, - а все от нас закрыто и все мимо летит, не видимое нами.Люди мечутся - ничего не знают, ничем не могут любоваться, ни времени у них наэто, ни охоты. Сколько могли бы взять радости, если бы знали, как земля богата,как много на ней удивительного живет. И все - для всех, каждый - для всего, -так ли?

- Именно! - говорил Николай улыбаясь. И приносил еще книг скартинками.

По вечерам у него часто собирались гости - приходил АлексейВасильевич, красивый мужчина с бледным лицом и черной бородой, солидный имолчаливый; Роман Петрович, угреватый круглоголовый человек, всегда ссожалением чмокавший губами; Иван Данилович, худенький и маленький, с остройбородкой и тонким голосом, задорный, крикливый и острый, как шило; Егор, всегдашутивший над собою, товарищами и своей болезнью, все разраставшейся в нем.Являлись и другие люди, приезжавшие из разных дальних городов. Николай вел сними долгие и тихие беседы, всегда об одном - о рабочих людях земли. Спорили,горячились, размахивая руками, пили много чая, иногда Николай, под шум беседы,молча сочинял прокламации, потом читал товарищам, их тут же переписывалипечатными буквами, мать тщательно собирала кусочки разорванных черновиков исжигала их.