Царь Грозный - Наталья Павлищева

– Неужто царь не может прогнать этого попа?

Анастасия замахала руками:

– Что ты, что ты! И в мыслях не держит! А ну как вовсе проклянет?

– Тяжело тебе? – Глаза подруги участливо смотрели на такую красивую и умную царицу.

Анастасия только кивнула, сдерживая слезы.

– Ты не тужи, все образуется с Божьей помощью. – Прохладная рука Ульяны легла на руку царицы. Та снова кивнула, шмыгнув носом.

Образовалось, но не скоро, царица до этого не дожила.

А тогда Сильвестр своей ненужной строгостью не раз портил праздники царскому семейству. Уже когда родились и подросли сыновья Иван и Федор, царь то и дело подвергался осуждению фарисея Сильвестра за то, что резвился с детьми. По мнению попа, муж в семье должен быть только строгим судьей и хозяином, а уж любовь к жене и даже детям – это глупость. Анастасию за глаза называл блудницей за то, что любила скоморошьи представления. Поп винил царицу в том, что сам Иван иногда надевал маску и пускался в пляс, чтобы посмешить сыновей.

Отношения между Анастасией и Сильвестром накалялись. Они уже открыто ненавидели друг дружку, но до времени благовещенскому попу удавалось вместе с Адашевым держать Ивана в руках. Как ни скрипела зубами царица, видя безволие своего умного, сильного мужа, как ни старались ненавистники оболгать царицу любым путем, никому не удавалось одержать верх. Иван очень любил жену и не верил никаким наговорам, но и прогнать советчиков тоже не торопился. Почему? Боялся за благополучие своих близких, твердо веря, что любое его непослушание приведет к болезням или даже смерти дорогих людей!

Царица не стала рассказывать о своем недавнем споре с мужем. Она спросила Ивана, почему тот во всем слушает советчиков. Тот удивился:

– Да ведь они мне Богом посланы в трудную минуту!

– Фарисеи они!

– Да нет же! Алексей, вон, и посты держит, и одной просвирой в день питается, и на коленях по полдня стоит! А еще у него в доме прокаженные пригреты, сам им помогает, не боясь заразиться.

Анастасию передернуло, а ну как страшная зараза не минет ее семью из-за этого благодетеля?!

– Ваня, пусть он к детям не подходит…

– Испугалась? А вот Адашев не боится! А ты говоришь, что не божий человек…

– Божий, божий, – поспешно согласилась царица, раздумывая над тем, как уберечь от встречи с ним маленького Ивана и кроху Евдокию.

Царь, точно не заметив боязни жены, поинтересовался:

– Так чем тебе не нравятся мои божьи люди?

– Лгут они, Ваня, – неожиданно для себя вдруг произнесла Анастасия. И не собиралась этого говорить, а вот вырвалось то, что давно думала. – На словах и в делах одно, а в глазах другое. Не ведаю что, но другое. Точно напоказ свою святость выставляют, чтобы все видели!

Царице было уж все равно, что ответит муж. Устала видеть, как умного, сильного Ивана взяли под себя эти двое, во всем им подчиняется, что в делах, что в мыслях. А тот вдруг согласился:

– А ведь ты права! Лгут они, во всем лгут! Господь им судья, только устал я от них…

В глазах и голосе Анастасии тут же мелькнула надежда:

– Так гони от себя!

– Пока не могу. Заменить некем.

– Да ты ведь сам силен и умен, сейчас не то что десять лет назад, когда молодым был и опыта не имел. Гони, Ваня…

Царь вздохнул, не отвечая, кивнул, но делать ничего пока не стал. Чего ждал, непонятно…

Анастасия в тяжести, к ней ходить нельзя, а у Ивана по весне кровь играет… Но прошли те времена, когда бушующая кровь приводила Ивана к девкам. Ему было совсем неважно, кто такова, лишь бы была крепка телом и горяча в ласках. Чаще ему и ласки не требовалось, удовлетворил себя, и ладно. Но Сильвестру про такое говорить не хотелось, ведь тот в Домострое вон как свою верность супруге, единожды обретенной, расписывал! Где уж ему понять телесное томление царя. У Ивана все больше портилось настроение, ну почему он должен блюсти монашеское послушание в отношении к женскому телу? Было бы можно к жене, так никто другой не нужен, а так что делать?

Царь лежал, закинув руки за голову, и с тоской размышлял над тем, как тяжела праведная жизнь. Родилась даже мысль о том, стоит ли праведность таких мучений? Вздохнув, царь принялся вспоминать давешнее развеселое бытие. Меж делом вспомнились и укоры, сделанные священникам на Стоглавом соборе в том, что они держат в кельях голоусых отроков, с которыми живут в отсутствии женщин. Почему-то подумалось, что это выход. Взять себе на время тяжести жены простую девку казалось греховным, а вот отрока… К его вящему изумлению, осуждения от Сильвестра он не встретил и быстро пристрастился к такому удовлетворению своих потребностей. При всем том Иван очень боялся, чтобы слухи об этой греховной страсти не дошли до ушей Анастасии, она не поймет. Но постепенно и об этом думать перестал, куда же царица денется? Обидится? Ну и пусть…

Иван снова пустился во все тяжкие… Снова с собутыльниками обмазывали девкам зады медом или патокой и заставляли бегать между ульями, веселясь над их криками. Или попросту сажали пчел на голую грудь, наблюдая, у какой больше вспухнет от укусов. Секли крапивой по разным местам, заставляли часами стоять раком в воротах, зазывая таким видом прохожих. И никто не смел пройти мимо, всяк должен был сделать свое дело. Особо охотно пользовались такой возможностью многочисленные новокрещеные, одно было сложно – царь не позволял девку хоть в сторону оттащить, заставлял творить все здесь же, у всех на виду. И еще не пропускал никого из священников, от любого, кого видел в рясе, немедля требовал облагодетельствовать девку, утверждая, что та давно вот так стоит, только чтобы пожалел какой поп. Бывали такие, кто плевался и спешил поскорее прочь. Их догоняли, тащили на двор, тоже оголяли и, пока с девкой не справится у всех на виду, не отпускали.

Постепенно, едва узнав, что царь неподалеку, народ спешил укрыться, чтобы не пострадать от его бесовских развлечений. А те становились все более жестокими, постепенно Ивана перестали удовлетворять простые измывательства над девками, раздевания мелких священников или подвернувшихся под руку мужиков. Его все больше интересовали людские мучения, все чаще хотелось жечь, бить так, чтобы кожа слезала полосами, рвать ноздри, ломать кости. Причем он не делал этого сам, а просто наблюдал.

Впервые увидев, как раздуваются ноздри молодого царя, точно впитывая запах крови, Адашев ужаснулся и бросился к Сильвестру:

– Пройдет немного времени, и он начнет убивать без разбора всех, кто неугоден! Что делать?

Поп задумался, потом попробовал начать свое излюбленное про терпение и смирение. Алексей разозлился:

– Не знаешь, так и скажи! Бежать надо, не то с нас полосами шкуру спустит! Весь в своих бабку и деда пошел.

– В кого? – не понял Сильвестр.

– Бабка его, княгиня Софья, больно жестокой была. Поговаривают, что ведьма. Это она наговорами заставила князя Ивана своего внука в темницу бросить, а сына наследником назвать. Любого могла со свету сжить, ежели неугоден был.