Тень волка - Ричард Остин Фримен

То, что я сделал потом, несло в себе не больше смысла, чем инстинктивное шараханье в сторону человека, пробирающегося сквозь густые заросли и неожиданно наталкивающегося на яму со смердящими отбросами или груду разлагающейся падали. Закрыв дверь, без лишнего звука я быстро достиг малой гостиной, подхватил свое пальто и шляпу и выскочил на небольшую веранду с парадной стороны дома. У ворот стояла запряженная карета, форейтор в промокшей шляпе сутулился на козлах. Я, кажется, сказал ему, что его хозяин скоро будет готов, или, возможно, что-то похожее. Сейчас я этого уже не помню. Чувство глубокого омерзения целиком завладело мной, превосходя по своей силе власть здравого смысла. В моем сознании это звериное припадание к земле, эта обнаженная фигура, мелькающая среди кустов малины, вызвали длинную вереницу ассоциаций, в какой-то мере объяснявших эти мерзости. Передававшиеся шепотом обрывки рассказов путешественников, посетивших высокогорные Анды и страны Востока, эхом отозвались в моих ушах, а из глубин сознания всплыли слова пророка Моисея, начертанные в третьей книге Ветхого завета:

Только потому что я уже подошел к самому краю разгадки, я смог понять то, что увидел.

В том месте, где крутая дорога, вьющаяся вокруг Холма Повешенных, делает один из самых резких своих поворотов, я притаился за невысоким барьером и, положив свои пистолеты в нишу меж двух камней и спрятав от сырости в носовой платок запалы к ним, стал дожидаться первых звуков колес или шагов. Ибо в этом месте Сен-Лауп приблизился бы ко мне на расстояние в дюжину ярдов, с которого я не мог промахнуться. Пусть даже он будет ехать в карете, все равно на этом крутом изгибе дороги экипаж замедлит свою скорость почти до остановки. И вот тут-то я поднимусь и убью его выстрелом через окно его кареты.

Я совершенно продрог. По крайней мере, я не испытывал ни малейшего волнения и не чувствовал за собой никакой вины. В своих собственных глазах я был палачом, выбранным Провидением и освобождающим землю от того, кто поставил себя настолько вне закона и обычаев, что лишь преступив закон и обычаи, можно было подвергнуть его заслуженной каре. Я не собирался избегать ответа за свой поступок. Я ясно понимал, что для того, чтобы смягчить свою вину, я вынужден буду выступить против своей жертвы с такими отвратительными обвинениями, что фелицию из-за такой веской причины, как ее помолвка с ним – долгие годы будут преследовать грязные перешептывания. Но это меня нисколько не занимало, более того, не имея достаточных оправданий своему поступку, я пошел бы на смерть, оставшись трусом и убийцей в глазах людей, отвергнутым поклонником, которому недостало мужества смело сойтись со своим противником в открытом и честном поединке.

Несколько ребят протопали мимо моего укрытия по дороге в школу. Появившаяся карета Сен-Лаупа подтолкнула меня к активным действиям, но… она прогремела вниз по холму – пустая. После этого случая никто так и не появился на этой утренней дождливой дороге. В течение, может быть, часа я лежал в своем укрытии, припав к земле, как и мой мозг, подчиненные одной задаче выполнить задуманное, мед ленно цепенели. Звук шагов по осыпающемус склону пробудил меня столь внезапно, что я, ка пружина, вспрыгнул с пистолетом в руке, даж не удосужившись заметить направление, откуд они шли. Бархатистый голос мистера Сэкви поднимающегося на холм, окликнул меня.

– Боб Фарриер! Я искал вас. Что…?

При этих словах пастора что-то, казалось, лопнуло в моей груди и я, почувствовав голов кружение, покачнулся, успев все же ухватит искалеченной рукой за каменный барьер. Пастор сделал полдюжины стремительных шагов, энергично взялся за верхний край стены и легко без каких-либо усилий перепрыгнул ко мне.

– Мой бедный мальчик! Мы едва не дошли до убийства.

С мягкой решительностью он забрал пистолет из моих рук, подобрал другой и опустил их в карман своего плаща, в то время как я мог только стоять, кусая губы и сдерживая рыдания рвущиеся из моего горла. Не имея сил противиться пастору, я позволил ему свести меня вниз с холма и по заросшей тропинке подвести к задней калитке его сада. Он обнял меня за плечи, а я ухватился за него своей здоровой рукой и долго стоял так, словно ребенок, пробудившийся от ночного кошмара и льнущий к своей доброй старой няньке.

В кабинете, заперев за нами дверь, он налил мне стакан крепкого бренди и стоял надо мной до тех пор, пока я с трудом не проглотил его.

Затем, храня молчание и наполняя комнату клубами табачного дыма, он ждал, пока наконец я не поднял лежащую между рук голову. После этого он сел рядом со мной.

– Я полагаю, вы знаете, что Далримпл мертв, – заметил он небрежным тоном; и в ответ на мое восклицание, полное крайнего удивления и недоверия, добавил: – Да, убит, убит сегодня на рассвете, после того как покинул таверну и отправился на встречу с Сен-Лаупом.

– Но как?

– Огромный волк прыгнул на него и разодрал его горло одним единственным движением челюстей, сказал Дженкинз, и исчез раньше, чем кто-либо успел поднять руку.

– Дженкинз видел это?

– Он и тот хилый приятель этого несчастного юноши. Они находились позади Далримпла, когда выходили из ворот конюшенного двора.

Покачнувшаяся в их сторону спина Далримпла была первым сигналом о нападении. Они, словно под вспышкой молнии, увидели эту тварь на груди Далримпла и ее клыки, вонзающиеся в его горло. После этого зверь сразу исчез в утреннем полумраке.

– Поэтому нас никто и не ждал на месте дуэли! – воскликнул я, высказав мысль, сразу же пришедшую мне в голову, как только пастор прервал свой рассказ.

– Если не считать вашего молодого драгуна.

Он прождал под дождем три четверти часа и, решив, что имеет дело с тщательно продуманной мистификацией, стремительно умчался обратно в город, пребывая в мучительных сомнениях, посылать ли ему свой картель[4] вам, Сен-Лаупу, Далримплу, Дженкинзу или всем четверым сразу. Кстати, а где были в это время вы и Сен-Лауп?

Его тон, как и прежде, был небрежен, но я, когда он задавал этот вопрос, уловил в его глазах легкий прищур. В ответ я излил всю историю последней ночи. Мой рассказ был подробен. С каждым словом невыносимая тяжесть, лежащая на моей душе, становилась все легче. Только однажды он остановил меня. Это произошло, когда я упомянул о серой ленте, обвитой вокруг талии француза.

– Могло ли это быть полоской кожи? Случалось ли вам когда-нибудь видеть кусок дубленой человеческой кожи?

И тогда я поведал пастору историю о той полоске кожи в спальне Сен-Лаупа, рассказанную мне французом, и о том, что мне сегодня утром не удалось найти ее на прежнем месте.

– А вы никогда не рассказывали об этом дяде?.. Ну да. Очень похоже, что так, – согласился он, смягчив свою строгость после того, как я объяснил ему мотивы своего молчания. И поэтому роли секунданта вы предпочли убийство?