Отбор для Слепого - Ксюша Иванова

— Нет…

— Степка.

— Степка? Степка! Да за что? И Винчестер его… насмерть?

— Винчестер? Кличка такая? Насмерть, да.

— Может, он случайно в меня попал? — не хотелось верить в то, что этот парень — такой талантливый, такой добродушный, веселый, почему-то затаил на меня злобу.

— Мы думаем, что он — притворщик Земцова.

— Притворщик? — я задумалась, с радостью ощущая осторожные поглаживания его руки на своей ладони. — Интересно, а притворщики, умирая, становятся обратно такими, какие были? Меняется их маска?

Я сказала то, что пришло в голову, но Пророк вдруг подскочил на месте, а Давид ударил по тормозам. Я, естественно, завопила от боли, раненой рукой приложившись к дверце, а Регина на переднем сиденье громко выругалась и после паузы добавила:

— Испортишь мне машину!

Но мужчины, похоже, думали совершенно о другом.

— Давид, сходи, посмотри на него! — потом добавил, повернув ко мне лицо. — Сильно ударилась?

— Буду молчать теперь. А-то живой до Питера не довезете!

Регина рассмеялась и добавила:

— И машину угробят, точно тебе говорю!

Видимо, почувствовав, что нас нужно оставить наедине, она вылезла из машины вслед за Давидом. А я повернулась к Жене, пытаясь подобрать слова, чтобы вот именно сейчас попросить прощения, объяснить ему свой безумный поступок. Но он сказал первый:

— Я всё понимаю. Не нужно об этом. Ты ведь ко мне ехала?

— Да, — робко и неуверенно, понимая, что он уже всё решил. — Прости меня. Пожалуйста, прости! Я просто…

Я забываю о том, что должна сказать, потому что его ладонь вдруг ложится мне на затылок, осторожно притягивая к себе. Только целует он вовсе не осторожно, а наоборот, напористо, грубо, так, словно наказать хочет или… или просто безумно соскучился! Ах, если бы не рука! То я бы… Что я? Я забываю посередине, разрываю на кусочки свои мысли, потому что чувствую Его вкус на своих губах, потому что язык врывается ко мне в рот. И, да, я, конечно же, чувствую боль в раненом плече в первую очередь, но потом… но сердце-то замирает не от нее! От Жениного глухого стона, от понимания того, что он не даёт мне отодвинуться, не отпускает, от ощущения его дрожащих пальцев на своей щеке! Меня потряхивает от понимания, что он так остро реагирует на мою близость! И когда я все-таки отодвигаюсь, потому что слышу приближение к машине Давида и Регины, он тянется следом, наполняя мою душу восторгом, и совсем немного примитивным женским тщеславием от ощущения собственной власти над любимым мужчиной.

И я очень рада, что мы всё еще одни в машине, что Давид и Регина о чем-то спорят и все никак не садятся к нам. Потому что могу спросить его:

— Женя, ты простишь меня?

— Не-е-ет, — тянет он, а рука, будто не слыша своего хозяина, скользит по моим штанам от колена вверх, словно против его воли. — Не так быстро. Ты будешь просить прощения, когда рука заживет… Каждый день. Каждую ночь. А я еще подумаю, прощать ли мне. Я даже знаю наказание для тебя… И не одно.

Я вновь ошеломленно смотрю на него — эти пошлые намеки произносит Женя? Мой безумно серьезный мужчина, которого уважают сотни, тысячи людей? Это его голос звучит так порочно, так хрипло, так зовуще?

— Хм, ты… я что-то сомневаюсь… ты — это точно ты? Или…

— Не я ли притворщик? Ты это хочешь спросить? — вдруг говорит он насмешливым тоном.

— Вот-вот, не ты ли?

Я шучу, конечно. Но мне нужны сейчас его серьезные ответы.

— Нет. Не я. Я просто очень соскучился. Всего-то несколько дней тебя не видел, а будто вечность прошла. Мне не за что прощать тебя — ты сделала то, что у тебя в крови, то, к чему тебя с детства готовили. Да и, собственно, кроме синяков и длительной отключки, непонятно почему — голову, вроде бы, не повредил, я не пострадал. Всё, что я говорил тогда Земцову, было обманом, уловкой, чтобы как-то потянуть время, потому что я знал, что твой отец скоро приведет Антона. А уж он-то от гостиницы камня на камне не оставит. Это ты прости, что не объяснил, не рассказал сразу о своих планах! И обещай мне, прежде чем делать выводы, ты всегда сначала придешь с вопросами ко мне! Обещаешь?

— Ага. А ты… ты обещаешь, что… хм… то наказание, о котором говорил… воплотишь в жизнь?

И он хохочет. И мне хорошо. Ах, если бы не рука…

Пророк есть Пророк. И он поступил не так, как я ожидал, не так, как, скорее всего, ожидали люди Ростоцкого, засевшие с оружием за своей машиной. Он приказал нашим ребятам выйти, опустив оружие, и встать рядом с ним. Я бы никогда так не поступил — лишить себя всякой защиты! Поставить под удар своих! Но в этом — весь ОН, то ли обладающий способностью предугадать, что будет дальше, то ли просто готовый крупно рискнуть!

— Давид, ты тоже! — скрепя сердце пришлось подчиниться. — В машине сидит девушка, но она безоружна. Если вы нам не доверяете, она выйдет тоже.

При словах Пророка о Регине я готов вцепиться ему в глотку — и сам ужасался своей реакции! Из автомобиля неторопливо вылез невысокий коренастый мужичок, абсолютно лысый, но с широкой улыбкой на лице.

— Не буду даже спрашивать, всех ли ты выставил бойцов или снайпер где-то спрятался. Вижу — намерения твои чисты. Зачем в девчонку стреляли?

— Кто ты?

— Николай Ефимович Савин — правая рука Ростоцкого. Платон послал нас в один из кланов, входящих в Северную группировку по делу — мы торгуем с ними с разрешения Жука. Заодно приказал доставить Сашу к тебе. Я — врач. Мне можно осмотреть девушку?

… — Мне кажется, что он жив, — Регина с сомнением смотрит в багажник на светловолосого, безвольно раскинувшегося парня, все также похожего на Степку, как и раньше.

— Да он в живот ранен!

— И что? Может, пуля просто вышла, не повредив внутренние органы.

— А ты — врач, наверное? Чтобы ты понимала!

— Не врач. Но книжки кое-какие читала — в медицинский поступить хотела, в четырнадцать лет…

— Слушай, давай мы его перевяжем на всякий случай и пусть лежит тут — доедет, Рыжая его заштопает, если живой, конечно. Только пульса я что-то не ощущаю. А не доедет — такая его судьба, значит…

— Не-е, ты сам перевязывай — я больше по машинам! Да и рука у меня…

— Ты ж в медицинский поступать собиралась!

— Так это когда было? Потом-то катастрофа произошла! Или я раньше нее передумала? Не помню уже.

Она болтала так беззаботно и радостно, что я смотрел и не мог насмотреться — Регина казалась мне совершенно другим человеком, не той, сердитой, обозленной на весь мир, вечно огрызающейся девушкой, с которой я так необычно познакомился неделю назад. И такая она нравилась мне настолько, что я боялся спугнуть, боялся сказать неверное слово, наоборот, выбрав однажды правильный тон в общении с нею, изо всех сил старался не свернуть с этого пути.