Ничего личного - Татьяна Корсакова

– Хочешь знать, почему она на это пошла? – Сема смотрел на друга снизу вверх, и во взгляде его Андрею чудилось неодобрение. А может, и не чудилось.

– Хочу.

– Я не берусь утверждать наверняка, но, сопоставив кое-какие факты, могу сделать вывод…

– Сема!

– У нее есть сестра.

– Да, я с ней познакомился. Она сейчас за границей. Отдыхает в Германии.

– Правильно. – Сема кивнул. – Катина сестра Елизавета с сыном сейчас в Германии, в Дрездене. Только они там не на отдыхе, а на лечении. У мальчика что-то с сердцем, какой-то порок. Они несколько лет собирали деньги на операцию и уже почти собрали, когда парню стало хуже и выяснилось, что ему теперь нужна другая операция, не та, на которую деньги уже собраны, а дороже. И операция эта требуется прямо сейчас. Угадай, на какую сумму дороже?

Ему не нужно было гадать, он уже знал ответ.

– Она ведь могла рассказать.

– Что? – Сема приподнял брови. – И кому? Тебе, совершенно постороннему человеку?

– Я ей не посторонний.

– Очень на это надеюсь. Но тогда, в самом начале, как ты к ней относился? Что она могла тебе сказать? Ты вообще стал бы ее слушать?

Сема был прав, и каждое сказанное им слово, как самонаводящаяся ракета, попадало в цель, било без промаха в Андреево сердце, выжигало дыру, которую ни зашить, ни заштопать.

– Вы не разговаривали, – сказал Сема, немного помолчав. – Многого можно было бы избежать, если бы вы просто поговорили. Лихой, у вас с ней все могло бы получиться…

– Может, еще получится?

– Я не знаю. – Сема пожал плечами.

* * *

Адрес дал ему Сема, молча сунул в руки листок из блокнота, а потом спросил:

– Я своего человека тогда отзову?

– Отзывай.

– Или, может, после того, как вы с ней поговорите?

– Или после того… Сема, мне нужно ехать, давай потом.

– Давай. Только смотри, Лихой, не наломай еще больше дров.

Он постарается. Хотя один-единственный, самый важный вопрос Андрей так и не задал.

Что было у Катерины со Стариком? Было ли?..

Пятиэтажная хрущевка тонула в темноте, только в окнах третьего этажа горел свет. Андрей вздохнул с облегчением. Если бы света не было, если бы Катерина спала, он бы не решился ее разбудить. И кто знает, решился ли на этот разговор утром.

В дверь он постучал, не стал звонить, и долго, очень долго, прислушивался к тишине, а потом не выдержал, позвал:

– Катя. Катя, я знаю, ты дома.

– Уходи. – Ее голос прозвучал так, словно она была рядом.

Впрочем, она ведь и была рядом, их разделяло лишь тонкое полотно двери. Это если не считать других непреодолимых преград…

– Не могу. – Андрей уткнулся лбом в дверь, как до этого утыкался в окно чужого кабинета. – Нам надо поговорить.

– Нам не надо… Не сейчас…

– Сейчас.

Дверь была железной, лбом не прошибешь. Да и нельзя говорить через дверь то, что он хочет сказать. И пускай у него пока нет правильных слов, но они обязательно найдутся, стоит только им с Катей встретиться взглядами.

– Уходи.

Но сама она не уходила. Андрею даже казалось, что он слышит ее дыхание.

– Не могу.

И он не ушел. Сел прямо на пол, привалившись спиной к двери, приготовился ждать. Звука ли открывающейся двери, рассвета – ему было все равно.

И Катя тоже ждала. Он почти видел, как она сидит, прижавшись к двери спиной и кудрявым затылком, обхватив руками подтянутые к подбородку коленки, сидит и не идет спать. И просидит так до самого утра, если он что-нибудь не придумает.

Пожарная лестница была высоко над землей. Чтобы ухватиться за нее, пришлось подпрыгнуть, а потом подтянуться на руках, забрасывая разленившееся за отпуск тело на нижнюю перекладину. Дальше пошло легче, а балконная дверь оказалась открыта. Повезло.

Он мог бы двигаться бесшумно, но побоялся, что она испугается, а потому сразу сказал:

– Катя, это я. Можно?

Нельзя. Но и по-другому нельзя, а поговорить очень нужно. Значит, можно.

Она не спешила входить в комнату, затаилась в коридоре. И Андрей снова сказал:

– Это я. Не бойся.

– Я тебя не боюсь. – Она шагнула в комнату и тут же растворилась в темноте. И Андрей растерялся. В своем доме он включил бы свет, но это был не его дом, не он здесь хозяин, он здесь незваный гость.

– Нам нужно поговорить. – Лиховцев двигался на ощупь, пока глаза не свыклись с темнотой, пока он не начал различать силуэты и тени. Катя сидела на диване. Не расслабленно, откинувшись на спинку, а на самом краешке, словно готовилась в любой момент убежать. Андрей сел рядом. Не слишком близко, но достаточно близко, чтобы чувствовать исходящий от ее волос аромат духов. Она не шелохнулась, но и отодвинуться не попыталась. Может, ему повезет и она его выслушает? Если найдутся правильные слова. Если он сумеет переломать себя и рассказать не о том, что думает, а о том, что чувствует. Если сам сумеет понять, что чувствует, потому что с чувствами у него как-то не ладилось. Лет с четырнадцати…

– Я скотина. – Начинать, наверное, нужно было не с такого вот откровения, но уж как получилось.

– Да.

От этого короткого и веского, как удар булыжником, «да» вдруг стало очень больно где-то в груди, и Андрей вспомнил, что слова тоже могут ранить. Его. Ее. Кого больше? Кому из них больнее?

– Я тебе сейчас расскажу… Попытаюсь объяснить, почему я такая…

– Скотина.

– Да. Выслушай, пожалуйста. Это очень важно.

– Для кого?

– Для меня. – Он мог бы соврать, что для них обоих, но не стал. Боль от этого не убавится. – Но ты выслушай.

– Я слушаю.

Катя сидела не шелохнувшись и даже голову в его сторону не повернула, но она его слушала, и этого было достаточно. Пока.

Если бы Андрей начал со своего неприкаянного детства, то получилось бы убедительнее и… жалостливее, но Андрей не хотел, чтобы Катя его жалела – только чтобы поняла. Пока.

Поэтому он начал с самого главного, с самого грязного.

– Старик… мой дед хотел, чтобы я женился. У нас с ним сложные отношения, не родственные. Обычно он приказывает, я подчиняюсь. Как-то так… – Признаваться в таком было больно и унизительно, но он дал себе слово и слово это сдержит. – И он приказал. Вот только выбор будущей жены оставил за мной.

– Ты выбрал не ту женщину. – Ее голос звучал очень тихо.

– Я хотел его разозлить. Глупо, теперь я это понимаю, но из-за того, что он поставил мне ультиматум, я был в бешенстве.