Железный Хромец - Михаил Попов

Одет он был так, как и подобало купцу, только от недельного пребывания в городском зиндане одежда его обтрепалась, чалма из белой сделалась землистого цвета. Движения, которые он попытался произвести, представ пред светлые очи кешского правителя, обнаруживали в нем человека, наслышанного о приемах придворного обхождения. Впрочем, эмир, большую часть жизни проведший в седле да в походном шатре, не научился ценить тонкости дворцового этикета оседлых правителей и поэтому решил, что телодвижения, совершаемые кривым хуталлянцем, скорей всего, проявление нервной болезни, как это бывает у особо рьяных дервишей.

– Кто ты и как тебя зовут?

Посланец заговорил, и речь его почти с первых слов утомила Тимура. Необыкновенно витиеват и усложнен был слог этого человека, а произносимые им слова ничего при этом не выражали. Эмир, конечно, знал о том, что при помощи слов можно не только о многом рассказать, но еще больше скрыть, но впервые видел перед собой человека, обладающего этим умением в столь высокой степени. И этот человек его не восхитил.

– Уведи его, – сказал он Байсункару, – пусть ему дадут десять плетей.

– А потом?

– Потом сюда.

Посланец стоически снес порку, всего лишь два раза сдавленно вскрикнул. Правду сказать, били его поверх халата, что вдвое смягчило удары. К чести его или, вернее, к его уму, он понял, за что его бьют. Поэтому, когда его снова бросили к ногам эмира, он тут же объявил, что его зовут Мутаваси Ариф и что послан он великолепным и добронравным властителем Хуталляна с тем, чтобы предложить блистательному и великодушному эмиру дружбу властителя.

– И больше ничего? – саркастически ухмыльнулся эмир.

– О, любимец Аллаха и неодолимый властитель Кеша не может не знать, что есть две дружбы. Одна истинная, другая лживая. Первая подобна золотому сосуду, куда можно собрать все блага жизни, вторая – всего лишь худой глиняный горшок, из которого утекает в песок все, что бы ты туда ни собрал.

– Ты еще захотел плетей?

– О нет, лучший из справедливых, но то, что я сказал, по-другому сказать было нельзя.

Тимур сменил позу, давая большую свободу затекшей ноге.

– Кого сидящий в Хуталляне считает золотым сосудом, а кого худым горшком?

Мгновенная и неприятная улыбка пробежала по лицу Арифа, и без того не награжденному приятностью.

– Мой господин знает, как золото и глина распределены в твоем сердце…

Тимур перебил:

– И хочет меня уверить, что распределены неправильно, ты это пришел сказать?

Одноглазый потупился, пораженный притворной скорбью.

– Тогда говори.

– Пославший меня знает о давности и об истоках твоей дружбы с одним достославным воителем. Воитель этот кровью грешен перед владетелем Хуталляна, сверкающим Кейхосроу. Но блеском своей добродетели затмевающий солнце господин мой…

– Плеть! – крикнул Тимур, и глаз говоруна испуганно забегал меж воспаленных век.

– Не винит, совсем не винит мой господин тебя за дружбу с согрешившим против него!

– Вот оно что?

– И даже если волей ваших дружеских связей ты выступишь на стороне кровавого грешника против моего господина, то и тогда его сердце не закроется для тебя.

– Теперь ты все сказал?

– Почти все.

Тимур опять усмехнулся, еще более саркастически, чем некоторое время тому назад.

– Ты сказал почти все, но не сказал почти ничего. Зачем Кейхосроу, зная мой характер, послал ко мне такого болтуна? Или в Хуталляне не умеют говорить по-другому?

– В Хуталляне умеют говорить по-всякому, непревзойденный среди великолепных, но понимают лучше тогда, когда говорят именно так, как говорю я.

– Сказано, и ты не можешь не знать этого: не устоит тот город, где, чтобы выразить простую мысль, говорят сложные слова.

– Воистину сказано, – низко-низко, почтительно-уничижительно поклонился посланец.

– Итак, Кейхосроу собирается напасть на Хуссейна и предупреждает меня, чтобы я не приходил к нему на помощь.

Хуталлянец отчаянно затряс щеками, и чалма его съехала на правое ухо.

– О нет, величайший, нет! Ты меня неправильно понял. Видишь, что получается, когда сложные мысли превращаешь в простые слова?

Тимур взмахнул здоровой рукой:

– Сын шайтана! Говори мне прямо, что задумал Кейхосроу, чего он от меня хочет! Что собирается мне сообщить? Говори, или я заставлю моих стражников снять с тебя халат и велю не останавливаться на десятом ударе!

Мутаваси Ариф испуганно прищурил свой единственный глаз и произнес тихо, с неожиданным для себя выражением:

– Не верь Хуссейну.

– Почему?

Купец вернулся к своему обычному языку:

– Потому что, когда ты открываешь ему объятия приязни, он готовит для тебя объятия смерти.

Тимур откинулся на подушки, пососал мундштук кальяна, раздувая крылья своего широкого носа.

– Вот ты сейчас говорил, что пославший тебя велик и умен.

– Если ты так понял мои речи, то я рад.

– Но если он умен, то почему он рассчитывал, что я поверю словам какого-то одноглазого проходимца и ради них нарушу оскорбительными подозрениями свою братскую дружбу с эмиром Хуссейном?

Проходимец молчал, глядя в пол, у него появилось чувство, что зря он добивался и добился встречи с Тимуром, разумнее было бы оставаться в затхлой тишине каменного мешка в зиндане.

– Кейхосроу ненавидит Хуссейна и хочет ему отомстить за смерть брата, и он знает, что я это знаю. Зачем он присылает тебя? Мне слишком понятно, для чего ему нужно оговорить в моих глазах Хуссейна!

Молчал проходимец, молчал, ибо был согласен со словами, выходящими из уст колченогого эмира.

– Посылая тебя, он должен был отправить с тобой доказательства того, что Хуссейн против меня что-то замышляет.

Не поднимая головы, Мутаваси произнес:

– Мой господин сказал, что главные доказательства ты отыщешь в своем сердце.

– В своем сердце?

– Да, он сказал, что проницательный Тимур еще и до моего появления в его дворце знал, что эмир Хуссейн должен против него что-то замышлять.

Тимур снова потянулся губами к мундштуку, но раздумал. Слова этого одноглазого ничтожества блеснули вдруг искоркой какого-то смысла.

– В сердце, в своем сердце…

– Да, так именно он и сказал.

– Ну, хорошо, я покопаюсь в нем, – Тимур положил ладонь, обремененную четками, на левую часть груди, – и добуду главные доказательства. Но, как я понял, есть и еще какие-то, более мелкие, менее важные?

– Они в Хуталляне, у моего загадочного, подобно лунному диску, господина.