Железный Хромец - Михаил Попов

– Зачем ты сделал это? – спросил Абу Бекр.

Наматывая красный шелковый шнурок на ладонь правой руки, раб объяснил, что такова была предсмертная воля его господина.

– А зачем он приказал себя удавить?

На этот вопрос ответил своему спутнику Хурдек и-Бухари:

– Он знал, что мы не поверим ему, что деньги сами собой исчезли из хранилища, и будем его пытать.

К середине дня три сербедарских вождя пришли к выводу, что образовавшийся в городе хаос погромов и грабежей не идет на пользу делу организации предстоящей обороны. Дав народным низам насытить чувство мести, вожди ввели в действие заблаговременно организованные отряды ремесленников и подтянутых тайно к городу вольных стрелков Хурдек и-Бухари.

Многих из этих вольных стрелков самаркандские купцы и землевладельцы Мавераннахра знали по большей части как разбойников, но с момента выступления Маулана Задэ в соборной мечети такое наименование их стало совершенно неподобающим.

Особо беснующихся и неукротимых грабителей связали и побросали в ямы городского зиндана вперемешку с разного рода купеческой мелочью. Иногда получалось так, что ограбленный сидел в вонючей духоте земляной ямы в обнимку со своим недавним грабителем.

После вспышки неуправляемого народного гнева воцарившийся на улицах порядок особенно бросался в глаза. Все, кто мог что-либо делать, делал. Кто не мог трудиться сам, помогал работающим. Если бы Самарканд нужно было с чем-то сравнить, правильнее всего его было бы сравнить с муравейником.

Оказалось, что у Маулана Задэ составлены очень длинные и при этом чрезвычайно точные списки всех тех, кто мог быть полезен в организации обороны. Про любого горшечника, медника, погонщика верблюдов, шорника, брадобрея, водоноса, каменотеса, трепальщика хлопка, валяльщика шерсти было известно, на что он способен, где он живет, и уже было предусмотрено, как именно он будет использоваться.

Оказалось, что за теми, кто мог бы попробовать уклониться от участия в общем деле, была предусмотрена слежка. Многочисленные дервиши, скопившиеся на окраинах города, расползлись по улицам и переулкам и держали под наблюдением чуть ли не каждый дом. Были ли эти дервиши настоящими дервишами, сказать трудно. Но то, что они являлись великолепными шпионами, оспаривать было бессмысленно.

За три дня почти непрерывных трудов сделано было следующее: все улицы и улочки Самарканда (за одним всего лишь исключением) были перегорожены завалами из бревен, необожженных кирпичей, бочек, разломанных арб и телег и всего прочего, что обычно применяется при строительстве подобного рода. Человек, решивший на коне добраться с окраины города в центр, ни за что не смог бы этого сделать. Помимо этих завалов такого решительного кавалериста на крыше каждого дома ожидали по два лучника, расположенных таким образом, чтобы даже опытный чагатайский воин не сразу сообразил, откуда именно по нему стреляют.

Хурдек и-Бухари, лучший специалист в обращении с любым видом лука на всем пространстве между реками Сыр и Аму, лично отобрал из числа согнанных на площадь перед соборной мечетью юношей тех, из кого можно было в течение нескольких дней сделать хотя бы отдаленное подобие стрелка.

Теперь о том исключении, которое было сделано при возведении завалов. Это была самая широкая и самая прямая улица, по которой проще всего можно было добраться к центру города: к базару, мечети, дворцу правителя и цитадели.

В чем была суть предложенного Хурдеком и-Бухари плана? Он собирался впустить чагатаев в город, дать им возможность добраться до центра и наводнить своей конницей искусственное ущелье, и только потом неожиданно ударить.

– Откуда ударить? – поинтересовался Маулана Задэ, в части военных изобретений сильно уступавший своему другу.

– Так же, как мы собирались это делать на всех прочих улицах, – с крыш. Только здесь будет не по два человека в каждом дворе, и не обязательно лучники, а все, кого удастся собрать. Надо заблаговременно разжечь все очаги в домах, прилегающих к центральной улице.

– А это зачем?

– Надо велеть водоносам, чтобы они не орошали эту улицу, пусть она будет сухой, как раскаленная жаровня.

Маулана Задэ не стал спрашивать, почему надо сделать именно так, он молчал в ожидании того, что великий лучник сам все ему объяснит. Но объяснил не Хурдек и-Бухари, а Абу Бекр:

– Когда пыль на улице высохнет и раскалится подобно песку пустыни, мы рассыпем хлопок.

– Хлопок?

– Да! – самодовольно просиял гигант, глава самаркандских трепальщиков. Ему было приятно, что он хотя бы в чем-то утер нос Маулана Задэ, самому умному, тому, от кого всегда исходили все главные замыслы и выдумки.

– Пожалуй, что я вас понимаю… – прищурил свои злые пронизывающие глаза бывший богослов.

– Мы рассыпем хлопок, много, очень много, весь, который найдем в Самарканде… и когда они войдут, мы начнем швырять горящие угли, факелы, пылающую ветошь им на головы и под копыта их коней…

– Да, Абу Бекр, да.

Хурдек и-Бухари подхватил тему:

– Кони их обезумеют, строй сломается, они уже не смогут сопротивляться, если даже у них и возникнет мысль о сопротивлении. И тут я отдам приказ лучникам…

Маулана Задэ вскочил со своего места, яростно сжав кулаки. До него дошла вся адская изобретательность этого плана.

– Ильяс-Ходжа победил Хуссейна и Тимура при помощи воды, мы победим Ильяс-Ходжу при помощи огня. Но…

Хурдек и-Бухари и Абу Бекр вопросительно посмотрели на своего друга.

– А почему вы думаете, что Ильяс-Ходжа запросто, как кролик, поскачет в нашу ловушку, не захочет ли он для начала послать лазутчиков?

Великий лучник отрицательно покачал головой:

– Ильяс-Ходжа, может быть, и силен, как показала битва с эмирами, но никто не скажет, что он мудр. Он горяч и мстителен. Он ненавидит Самарканд и знает при этом, что город не укреплен. Совсем.

Маулана Задэ сам продолжил речь Хурдека и-Бухари, как бы отвечая на свой собственный вопрос:

– Кроме того, воины его изголодались по добыче. После битвы в грязи ему ничем не удалось их вознаградить, эмиры ушли от него со всеми своими обозами.

– Ты правильно говоришь.

– Не станет великий победитель Хуссейна и Тимура – а он наверняка считает себя великим – натягивать поводья в виду незащищенного, набитого товаром Самарканда.

– В этом году в Самарканде много хлопка, – улыбнулся Абу Бекр.

Тимур погладил сначала Джехангира, потом Омара. Мальчики стояли перед ним навытяжку, и в глазах их читалась робость, смешанная с волнением. Сыновья Айгюль Гюзель заметно подросли за то время, что не виделись с отцом, и теперь были ближе к юношам, чем к детям по своему виду. Да и то сказать, растущие в степных кочевьях взрослеют раньше, раньше наливаются силой и обретают ловкость, необходимую на охоте, чем их городские сверстники. Тимур сам в четыре года сидел на коне, в семь лет убил первое животное, а в двенадцать – первого человека.