Совесть. Происхождение нравственной интуиции - Патриция Черчленд

В дни моего студенчества подход Канта, особенно его твердое убеждение, что наша биологическая природа и жизненные условия для нравственности несущественны, поразил меня. Несмотря на явное благоговение немецкого философа перед разумом, рационального в этой концепции наблюдалось не больше, чем в проповедях заезжих сектантов, которые колесили по нашему захолустью, стращая всех концом света и геенной огненной. Одни пустые слова и ничего более. Деревенская простушка в моем лице не оценила Канта как выдающегося нравственного философа.

В современной нравственной философии главным соперником кантианского подхода выступает утилитаризм. Утилитаристы тоже подразумевали у нравственности светское начало, но, в отличие от Канта, считали, что важнее оценить последствия планируемых действий, чем строго следовать правилам вроде «Никогда не лгать». Как мы уже успели убедиться, порой избежать катастрофических последствий можно, только нарушив правило. И утилитаристы это понимали. Основоположниками утилитаризма были Иеремия Бентам (1748–1832) и Генри Сиджвик (1838–1900), дальнейшее развитие концепция получила благодаря Джону Стюарту Миллю (1806–1873). Среди наших современников к числу выдающихся утилитаристов принадлежат философ Питер Сингер и нейропсихолог Джошуа Грин.

Как и кантианцы, утилитаристы провозглашают идеалом единое основополагающее правило (они называют его принципом), которое поможет устранить все разногласия и обусловить все корректные нравственные решения. Но помимо этого они строят свою теорию на вроде бы бесспорной мысли, что счастье лучше страданий, и на предположении, что в нравственном смысле важны лишь последствия того или иного действия для счастья тех, кого это действие затрагивает.

Что же конкретно утверждает утилитаризм? Утилитаристский принцип обманчиво прост: «Поступайте так, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей». Или, если короче, максимизировать совокупную пользу (под пользой подразумевается то, чего хотят люди, которых касается то или иное действие, или то, что способствует их счастью).

Как же утилитаристы переходят от предположения, что каждый из нас ищет счастья для себя, к нравственной директиве, гласящей, что каждый из нас должен стремиться к счастью для всех? Перефразируя пример, который приводит Саймон Блэкберн[214], можно смело утверждать, что каждый должен чистить зубы, но из этого не следует, что каждый должен чистить зубы всем. Блэкберн имеет в виду, что в логике утилитаристов заметны пробелы: некоторых оговорок явно не хватает, и их приходится достраивать. Вот, возможно, одна из недостающих: для людей в целом жизнь в обществе лучше, чем в отрыве от него, — если исходить из того, что, по большому счету, каждому из нас лучше жить среди населения, где благополучия больше, чем страданий. Но и в этом случае пробел заполняется с некоторой натяжкой, поэтому утилитаристы зачастую ловко делают вид, что пробела нет вовсе.

Это уже более серьезные недостатки. Исходя из правила «максимальной совокупной пользы», утилитаристы требуют одинакового отношения ко всем включенным в эту совокупность, иначе пользу подсчитать не получится. То есть никакого особого статуса для родных или друзей. На первый взгляд такая строгость и беспристрастность кажется похвальной, но на самом деле она идет вразрез с основными инстинктами общественных млекопитающих, к числу которых принадлежит человек.

В частности, утилитаристский принцип беспристрастности противоречит идее, что благотворительность начинается дома. Согласно этому принципу, например, финансовую помощь 20 сиротам на другой стороне планеты я должна ставить превыше необходимости обеспечить своих собственных детей. А моя пожилая мать, исходя из этого принципа, должна значить для меня меньше, чем пять бездомных, ровно в пять раз меньше. Если я готова пожертвовать своей почкой, принцип беспристрастности требует отдать ее не младшей сестре, которая отчаянно нуждается в пересадке, а в донорский банк.

Чтобы как-то сохранить лицо, утилитаристы пытаются подкорректировать концепцию, смягчая настораживающие требования. Но эти полумеры терпят фиаско в силу глубинных биологических причин: мы запрограммированы заботиться о тех, к кому привязаны, и эта забота в большой степени придает смысл нашей жизни. И попытки игнорировать этот инстинкт как не имеющий отношения к рассуждениям о морали был подвергнут критике как сам по себе нравственно недостойный[215].

Особая роль родных и друзей, которую мы учитываем в своих многочисленных повседневных поступках, не позволяет руководствоваться принципом пользы как простым и универсальным правилом для всех нравственно значимых решений в нашей жизни. С биологической точки зрения, которой придерживаюсь и я, утилитаристский принцип откровенно несостоятелен. Большинство из нас вряд ли смогли бы неуклонно его соблюдать. Утилитаристы, как выясняется, признают, что и сами этого не могут[216].

Зачем же они тогда требуют полной беспристрастности во всех нравственных решениях? Их ответ: потому что, если бы мы могли так жить, это было бы лучше всего. Но это утверждение совершенно безосновательно. Да, беспристрастность необходима — в зале суда ей самое место, но чтобы всегда и повсюду? Во всех нравственных решениях? Одержимость беспристрастностью подталкивает нас к той опасной черте, за которой начинается безнравственность[217].

Как отмечает философ Кларк Глимур, главная проблема рассуждений о морали в путанице понятий долженствования и возможности. Он имеет в виду, что никто не обязан делать то, чего не может, например бегать, если тело парализовано. Предлагаемая Глимуром проверка для утилитаризма: могут ли родители опекать 20 неизвестных сирот, бросив на произвол судьбы двоих собственных малышей? Утилитаристская арифметика говорит, что они должны. Но могут ли? По большому счету, нет. Я прекрасно знаю, что моя совесть просто не позволит мне пренебречь собственными двумя детьми ради 20 сирот. Любовь к родным и близким — это железобетонный нейробиологический и психологический факт, который никакой идеологией не вытравить.

Может быть, причина нежелания смягчать строгое требование беспристрастности состоит в том, что без него от утилитаристского принципа мало что вообще останется? Лозунг «Максимизируйте счастье для меня и моих близких» как-то бледновато смотрится с нравственной точки зрения. Похоже, утилитаристам действительно нечего предложить взамен строгой беспристрастности.