С любовью, Энтони - Лайза Дженова

дизайнерскую одежду или последнюю модель кроссовок за сто долларов. Он не начнет пить или курить травку, чтобы произвести на кого-то впечатление. Он не станет делать что-то только потому, что все это делают.

Ему все равно, что другие люди носят, думают и делают. Ему нравится то, что ему нравится. Он делает только то, что хочет делать. До тех пор, пока я не говорю ему, что пора идти домой, и не стаскиваю его с качелей.

Я подумала о тех ребятишках, которые играли в «Повтори движение» на площадке. Энтони никогда не будет ничего ни за кем повторять. Но и примером для подражания тоже ни для кого никогда не будет. Раньше от этой мысли у меня защемило бы сердце и из глаз потекли слезы, но тут я вдруг ощутила неожиданное умиротворение.

Он попросту не играет в эти игры.

Глава 22

Я качаюсь на качелях на детской площадке. Я люблю качаться. Когда я качаюсь, оказываюсь в своем теле.

Обычно я знаю, что у меня есть руки, но если происходит что-нибудь интересное, если я считаю, думаю или смотрю телевизор, мое тело куда-то пропадает. У меня нет голоса, поэтому люди иногда ведут себя со мной так, как будто у меня нет и тела тоже, как будто меня самого тоже нет. И потому, что бо́льшую часть времени я не осознаю свое тело, мне кажется, может, они правы. Может, меня в самом деле нет.

Когда я качаюсь, я есть.

Я часто зацикливаюсь на какой-то одной мысли. Если я нахожу мысль, которая мне нравится, я думаю ее снова, потому что это приятно. Такие мысли, как «Принглз». «Принглз» ужасно вкусные, мне никогда не хочется съесть только одну. Мне хочется съесть еще, и еще, и еще, и еще. Если я нахожу вкусную мысль, мне хочется подумать ее еще, и еще, и еще, и еще. Но если я думаю ее слишком долго, мне не просто хочется ее думать. Мне ПРИХОДИТСЯ ее думать, потому что я начинаю бояться, что если я перестану ее думать, то она потеряется навсегда. Поэтому мой ум зацикливается на одной и той же мысли. И когда такое происходит, все остальное перестает существовать.

Позавчера я зациклился на песенке «Три слепые мышки». Я повторял эти три слова в своей голове все утро, и это было ужасно приятно. Ничего, кроме них, не существовало. Даже я сам. Я превратился в три эти слова. «Три слепые мышки».

Но сейчас я не зацикливаюсь на «Трех слепых мышках», потому что я качаюсь. Когда я качаюсь, я перестаю быть своими повторяющимися мыслями. Когда я качаюсь, я повторяющееся тело. Я лечу по воздуху, вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх, вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх. Я — тело Энтони, повторяющееся в этом идеальном ритме. Я качаюсь, и я есть!

Я лечу вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх и чувствую, как воздух холодит мое лицо. Мое лицо улыбается. Мое лицо существует.

А потом моя мама останавливает качели и говорит что-то про то, что надо идти в песочницу. Я машу руками и визжу, чтобы она поняла, что мне не нравится ее идея. Я не хочу слезать с качелей. Я машу руками и визжу, потому что мой голос не может сказать слово «НЕТ».

Мама понимает меня и делает так, что качели снова начинают качаться.

Я люблю песок. Я люблю набрать его полные руки, а потом поднять их вверх, чтобы песок сыпался вниз. Мне нравится чувствовать, как песок проскальзывает у меня между пальцами, как он мелькает и сверкает в воздухе, летя вниз. Это почти так же приятно, как вода.

Но песок в песочнице на площадке совсем не такой, как песок на пляже. Песок в песочнице на площадке всегда слишком близко к другим детям. Когда я играю с песком в песочнице на площадке, чья-нибудь другая мама всегда говорит мне, чтобы я не играл с песком. Она говорит: «Не делай так, пожалуйста, песок попадет другим детям в глаза». И тогда моя мама уводит меня из песочницы, потому что я не хочу переставать и потому что я не умею делиться песком.

Мама снова останавливает качели и хочет, чтобы я пошел на горку. Я визжу и машу руками, и она снова начинает качать качели. Вперед, вниз и вверх, назад, вниз и вверх.

Я не люблю горку. Иногда другие дети забираются по горке ногами, вместо того чтобы съезжать с нее на попе, а это против правил. Если я стою на горке вверху, а какой-нибудь другой ребенок начинает лезть по ней снизу, я не понимаю, что мне делать. Я не могу съехать вниз, потому что другой ребенок мне мешает, и слезть вниз по лестнице тоже не могу, потому что лестница для того, чтобы залезать по ней наверх. Это правило. Поэтому на горке я могу оказаться в безвыходном положении, а я этого не хочу.

А на площадке какой-нибудь другой ребенок может ударить меня, или толкнуть, или задать мне какой-нибудь вопрос. Другие мамы всегда задают мне вопросы, влезают в меня своими глазами и своими громкими голосами, которые становятся еще громче в конце их слов. «Как тебя зовут?» Но мой голос не работает, поэтому я даже не могу сказать им, что не хочу отвечать на их вопросы.

На качелях я чувствую себя защищенным от всего этого. Никто не может до меня дотронуться, никто не хочет, чтобы я сказал свое имя, и никто не говорит мне не играть с песком. Я просто хочу качаться.

Моя мама снова останавливает качели, но на этот раз она ничего не говорит про площадку. Она начинает снимать меня с качелей. Я громко визжу и хлопаю руками, чтобы она поняла, что мне это не нравится. Но она продолжает снимать меня с качелей.

НЕТ! Я хочу еще качаться! Я еще не закончил! Я хочу оставаться на качелях! Я хочу оставаться в моем теле! Я хочу быть! Мне нужно, чтобы мое тело повторялось, а то оно может потеряться навсегда! Я могу пропасть навсегда!

Я визжу очень-очень громко, пытаясь донести до мамы, что мне нужно продолжать качаться, иначе я могу умереть, но она почему-то не понимает, что я пытаюсь