Бриллианты требуют жертв - Мария Жукова-Гладкова

Я невозмутимо снова расстегнула сумку, взяв ее у Николя, и направила луч фонарика туда.

– Ох! – выдохнул француз и рухнул с лестницы. Заорал. Уже лежа.

– Ну что ты, как баба? – рявкнул Балаев. – Голов отрубленных, можно подумать, не видел. Съездил бы в Чечню и… Посвети-ка еще раз, – обратился ко мне.

Я посветила. Балаев расхохотался, взял фонарик у меня из рук и направил мне в лицо.

– Этого и следовало ожидать, – хмыкнул. – Смирнова собственной персоной. А оператор твой где?

– Видимо, дрыхнет. Или уже похмеляется, – вздохнула. – Я за банкиром следить с соседкой приезжала.

– Ладно, Смирнова, давай дверью займемся. Теперь мне все понятно, почему это женщина в такой ситуации присутствия духа не потеряла и замок сама открыла.

Внизу под лестницей опять заворочался Николя.

– Эй ты там, ничего не сломал? – крикнул ему Балаев.

– Нет вроде бы, – ответил Николя. – Но нельзя же так пугать людей! – Он помолчал и спросил: – А это в самом деле отрубленная голова?

Я пояснила, что это.

– Кстати, а зачем она тебе? – поинтересовался Балаев.

– Мы с соседкой сюда инкогнито пробирались. А голова нами уже была опробована… в других ситуациях. Срабатывает обычно так же, как вот с Николя.

Тот тем временем снова поднялся по лестнице, я вручила ему сумку, куда он сунул нос с большим интересом и ощупал голову со всех сторон. Мы с Балаевым занимались дверью. Балаев пояснил, что открывается она с каким-то странным шипением и грохотом. Я поняла, что именно его слышала наверху.

– Наверное, тут какой-то хитрый механизм. Сейчас же много умельцев, – заметил Балаев.

– Эта дверь была сделана в прошлом веке. То есть позапрошлом. Нет, пожалуй, прошлом… – залепетал Николя.

– Что? Что? Что? – прошипел Балаев. – Ну-ка колись, неверный!

– Это ваш прадедушка делал? – спросила я у Николя.

– Да, мадемуазель. Да. Мой прадедушка. Он сразу понял, что от большевиков будут неприятности. Только и представить не мог, что такие большие… И велел крепостным сделать механизм. Вы же знаете, по крайней мере, из книг, сколько было талантливых людей среди крепостных. И мужики сделали ему этот подвал…

– Не могли хотя бы настилы положить, чтобы спать было не так холодно! – рявкнул Балаев.

– Кто же думал, что вам тут спать придется? – подала голос я. – Да и доски бы за столько лет вполне могли сгнить. А зачем ваш прадедушка делал клетки? Чтобы держать в них провинившихся крепостных?

– Прадедушка не делал никаких клеток! И вы разве не сами замки открывали? Они же современные. Это все Глинских…

– Но почему твой прадед не поставил тут хотя бы раскладушку? – не унимался Балаев. – Раскладушка бы не сгнила…

– Какие раскладушки? Кстати, ящики не сгнили, – подал голос Николя. – Вы их недавно освещали, мадемуазель. Мой дед – к сожалению, я не застал прадеда в живых – говорил, что сундуки обработаны специальным составом. Они не должны сгнить. Это не современное барахло.

Балаев предложил пойти взглянуть на ящики. Он считал, что эту дверь с хитрым механизмом нам изнутри не открыть. Я заметила, что Николя должен знать, как это сделать – раз уже он приехал сюда, руководствуясь советами предков.

– Изнутри ее не открыть, мадемуазель, – вздохнул Николя.

– То есть как? – поразился Балаев.

– Она открывается только снаружи, Сережа, – вздохнул Николя. – Тут никто не собирался пересиживать революцию. Или бомбежку. Погреб делали, чтобы прятать наши семейные богатства. И чтобы воры остались тут, в подземелье если вдруг случайно сюда проникнут. Но банкир почему-то не остался… Может, сломалось что-то в механизме. Или он оказался слишком хитер… В общем, мой прадед спрятал тут то, что не смог вывезти. Чтобы потом приехать и забрать то, что по праву принадлежит им. Теперь мне, как Беловозову-Шумскому.

– А у вас эта фамилия? – поинтересовалась я.

– Нет, только Шумской. Мой отец решил избавиться от одной части. Но я – наследник всего, что тут хранится.

– Шиш тебе, – сказал Балаев и взял меня за руку. Фонарик оставался у него, и он им освещал дорогу. – Пошли-ка, Юля Смирнова, взглянем на богатства Беловозовых-Шумских. Тем более раз ты без оператора.

– Послушайте, месье Сережа, мадемуазель Юля! Я, конечно, готов с вами немного поделиться…

– Ты представляешь, Юля, он все время, пока мы в клетке сидели, молчал про богатства! Про то, что лежит тут, в погребе. Или должно лежать, если банкирская сволочь все не распродала и не перетащила к себе наверх.

Я поинтересовалась, что Николя говорил Балаеву. Как он объяснял свое появление в подземелье?

– Интересом к антиквариату. У нас с нынешним хозяином тоже возникли разногласия на этой почве. В смысле с Глинских. А ты, Николя, запомни: сам ты ничего из богатств прадедушки из России не вывезешь. Ни официально, ни неофициально. Тут каналы нужны. Давно проверенные и апробированные. А одиночек всех сдают. Знакомым Юли Смирновой надо же показать, как они контрабандистов ловят. Юля потом репортаж делает об их самоотверженной работе. А крупные дельцы как возили, так и возят, и дальше возить будут. Правда, Юля?

– Правда, – вынуждена была признать я.

– Но у меня есть список… – открыл рот Николя.

Балаев сказал ему, куда его засунуть, потом передумал и велел:

– Дай сюда. Сразу и проверим.

– У меня его нет с собой!

– Где он?

– На квартире, которую я снимал.

Тут я вспомнила, как органы пытались выяснить путь проникновения Николя в Россию и место, где он тут обосновался, и поинтересовалась ими. Николя долго вздыхал.

– По поддельным документам, что ли, приехал? – хмыкнул Балаев, который вручил фонарик мне, а сам стащил верхний сундук на землю. – И думал вывезти отсюда все это добро? – Балаев широким жестом обвел подземелье. – Ну и дурак же ты, Николя.

Француз заявил, что приехал на рекогносцировку. Балаев ругнулся себе под нос. Открыл сундук. В нем лежали старые платья. Балаев вытащил одно, плюнул, опустил назад, порылся в сундуке и опустил крышку.

Я невольно вспомнила, как несколько лет назад ходила в Эрмитаж на выставку платьев Екатерины Великой. Ведь во всех романах, посвященных нашим царям, описываются роскошные наряды, в которых щеголяли дамы. Я предвкушала удовольствие. Однако была разочарована. Если драгоценности хранятся веками, то ткань выцветает, «стареет», если так можно выразиться. Наряды показались мне блеклыми. Чем-то они напомнили мне оставшиеся от бабушки платья. Я живу в квартире, которую мне завещала тетка. Раньше они жили с бабушкой, и тетка оставила все ее вещи. А когда я разбирала шкафы уже после смерти тетки, увидела одежду двадцатых и тридцатых годов. Бабушка одета в эти платья на сохранившихся фотографиях. Но они по большей части оказались непригодными к носке и даже перелицовке. Ткань «состарилась», кое-где ее поела моль.