Писатель и балерина - Олег Рой

Должно быть, от водки, а еще – от привычной обстановки и от того, что нельзя было прямо сию минуту вытащить ноутбук и погрузиться в работу, Марк вдруг решил, что время пришло. Ну, может, не то чтобы пришло, но момент сложился вполне подходящий, а раз уж разговор с Татьяной все равно неизбежен (уж это-то он понимал), то почему не сейчас?

Сухо, коротко он пересказал ей более-менее все. Только об обстоятельствах вокруг убийства Анечки Павленко – о фотографиях в почте и забытом куске текста – говорить не стал. Может, обойдется без этих подробностей?

Не обошлось.

Татьяна, как всегда, уловила самую суть:

– Ты думаешь, кто-то копирует Вяземского? Следователю сказал уже?

Марк помотал головой:

– Сперва глупо показалось, а потом… Тань, это не все… я… умолчал кое о чем.

– Ну это уж непременно, это мы уже поняли.

– Тань! – взмолился он. – Не надо, а? И так тошно. Мне после смерти этой балерины прислали фотографии с места убийства. Это не копия второго Вяземского. Это копия сейчасного романа. Ну который я сейчас делаю. И там кусок про убийство балерины – один в один с этими снимками. Только… – Марк нетерпеливо (какой враг народа придумал дозаторы в горлышке!) наполнил свою рюмку, махнул, даже не почувствовав горечи. – Понимаешь… я не помню, как это написал.

– Уж будто ты всегда помнишь… Бывало же…

– И адрес, с которого письмо пришло, – это мой собственный адрес! Только старый, еще дописательских времен. Я про него забыл уже сто раз…

– Забавно…

– Тань!

– Забавно, говорю. Ты от меня-то чего хочешь? Чтобы я тебя успокоила? Чем?

– Ну ты же всегда отлично соображала!

– А чего тут соображать? Либо ты их всех убил в вечных своих поисках достоверности, либо свихнулся с этим романом и перестал текст от реальности отличать.

– Так ты… ты думаешь, что это – я?

– Ну-у… Есть другие варианты. Но, если честно, менее вероятные.

– Тань!

– Да ладно! Что ты заладил – Тань, Тань. Что я тебе могу сказать? Что ты не убийца? Ну так из вышеизложенного это не следует. Ты же посоображать просил, разве нет?

На мгновение Марку показалось, что в ее взгляде вдруг сверкнула ненависть – ослепительная, обжигающая, убийственная ненависть… Да ну, не может быть! Что за чушь! Легкая, ироничная, до мозга костей прагматичная, ни в какой ситуации не теряющая здравого смысла, Татьяна просто не способна на такие безумства, как ненависть.

– Тань… – уже совершенно безнадежно повторил он.

– Вообще-то для продаж это было бы только к лучшему, – задумчиво проговорила Татьяна. – Детективы от настоящего убийцы! Да читатели с ума от восторга сойдут, прилавки будут сметать. Детективная серия от серийного… гм… ну там придумаем. От содержания на зоне при некотором старании вполне можно отмазаться, а на смертную казнь у нас мораторий. Писать и в камере можно. Еще и лучше выйдет – отвлекаться-то особо не на что. И уж можешь быть уверен, что сидеть тебе будет достаточно комфортно, я к этому приложу все усилия. А когда я прилагаю усилия, обычно все получается. Ну а если невменяемым признают… Закрытая психиатрическая лечебница – или как там это называется? спецучреждение? – это, конечно, похуже, есть риск угодить под препараты… но… думаю, даже уверена, это тоже решаемо.

– Ты… ты – шутишь?

Татьяна небрежно дернула плечом, изогнув идеально очерченные губы неопределено-скептической гримаской.

Ему не хотелось понимать – что означала эта гримаска, но он все же выдавил, изо всех сил стараясь, чтобы голос, не дай бог, не дрогнул:

– Ты мне не веришь?

Она хмыкнула:

– Ох, детский сад, штаны на лямках! Еще бы спросил: «Ты меня больше не любишь?» С эдакой, знаешь, романтической дрожью в голосе. Фу. Не твой жанр. Верю… Не верю… Знаешь, Вайнштейн? Если честно, мне плевать. Все это не имеет значения. От слова совсем. Я прагматик. Мне реально плевать, что там на самом деле, убийца ты или так, погулять не вовремя вышел. Ты чист? Ура! Сделаем из этой истории роскошную рекламную кампанию, тебя на руках носить станут. Закроют тебя? Ну… могу выразить сочувствие. Но, знаешь, вон в Англии, кажется, недавно маньяка какого-то закрыли. А может, не в Англии, и, может, это вообще тетка была, я плохо помню. Но монстр натуральный, серийный, сколько-то там много трупов, не то шесть, не то восемь, и это все совсем недавно случилось, в последние десять лет. А чудищу этому сидеть стало скучно, оно писать вздумало. Ну и пишет – прямо оттуда, из‑за решетки. И пишет-то ведь так себе, муть какая-то невнятная, хоть и кровавый монстр. Там редакторы, конечно, стараются весь этот поток сознания в что-то более-менее читабельное превратить. Хотя все равно жвачка жвачкой, хоть и грамотная, спасибо редакторам. Но продажи при этом – заоблачные. Публике, знаешь ли, очень нравятся такие вот… повороты.

Как будто обозначая, что разговор себя исчерпал, она полезла в холодильник, пошуровала там и, вынырнув из ледяных глубин, спросила:

– Ты сегодня останешься? Из быстрого можно яичницу с грудинкой соорудить. Или котлет нажарить.

Марк помотал головой – нет. Какое липкое слово – «котлеты». В горле противно засвербело. Ну, впрочем, водка на пустой желудок…

Зря он затеял этот разговор. Если Татьяна ему не верит, значит, никто не поверит. А может, и правильно, что не верит?

По-стариковски цепляясь за веселые желтые перила и шаркая по гладким солнечным ступеням, – когда-то ему ужасно нравилась эта лестница, – он поднялся в свой кабинет. Там было пусто и тихо. Как в склепе, подумал Марк и даже не обругал себя за банальность сравнения. Посидел за чистым пустым столом, протянул руку к ундервуду на стеллаже, пощелкал клавишами, дернул рычаг, переводящий каретку… Как автоматная очередь… У кого-то из соседских пацанов – в далеком, напрочь забытом детстве – был игрушечный автомат, очень похожий на настоящий, и трещал, как настоящий… Ты-ды-ды-ды! Падай, ты убит!

Когда игра заканчивалась, все «убитые» расходились по домам – пить чай, обедать, ужинать…

Может, и сейчас будет так же? Игра закончится, «убитые», отряхнувшись, разойдутся по домам? И главное, он сам перестанет быть «убитым» и пойдет пить чай?

Марк с трудом вытащил себя из рабочего кресла – странно, оно ведь раньше было таким удобным, – оглядел еще раз молчащий кабинет и направился в комнату Ксении. Постоял, поднимая несколько раз руку и опуская, и наконец постучал. За дверью стояла тишина. Он толкнул створку, шагнул внутрь – и наткнулся на яростный, ненавидящий взгляд покрасневших глаз.

– Ну что ты, Ксюш, не плачь! – довольно проговорил он, понимая, что звучит это донельзя глупо. Что такое «не плачь»? И почему, собственно, «не плачь»? Почему человеку и не поплакать, если горюется?

– Не плачь?! – вскинулась она. – Не плачь, деточка, скушай конфеточку? Где конфеточка, а? А! Нет конфеточки?