Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор - Алексей Георгиевич Тепляков

нас, кроме того[,] монголы нам дают документы, что мы являемся постоянными гражданами Монгольской республики. У нас были такие ребята, которые говорили, что нужно разделить золото и каждый получит по 10 фунтов. Лавров устроил собрание[,] и Форбат его арестовал. Форбат говорил, что нужно отдать оружие, а Лавров говорит, что не нужно, к нам скоро прибудут наши товарищи и мы продвинемся вместе с ними. Но оказалось, что приближается Семёнов и Ан[н]енков[833]. <…>

Сами мы тоже не соображали. Мы думали, что нужно разделить золото. Мы предложили, что нужно отдать [китайцам] оружие, а золото останется у каждого на руках. В этот же вечер поставили охрану к Лаврову. Лаврову удалось уговорить охрану из кавалеристов, что если мы останемся, то мы все погибнем… Когда сменился патруль, то обнаружили исчезновение Лаврова[834].

Но вскоре беглеца схватили каландаришвильцы, которые сначала согласно приказу своего командира планировали судить его трибуналом. Однако почти сразу один из отрядников-артиллеристов, мстя за снятые лавровцами замки пушек своего парохода, пристрелил Лаврова во время переправы – «с Лавровым некогда было возиться»[835]. В 1927 году писатель Вс. Иванов зафиксировал впечатления от посещения мест боев красных и белых в Монголии: «Я видел… монгольские степи, покрытые трупами мадьяр и [казаков-]атамановцев. В горе Шара-Хадату, в гротах у изображений Будды, я видел трупы расстрелянных, высохшие, с судорожно зажатыми гранатами в руках»[836].

О том, что представляли собой уцелевшие отряды Красной гвардии, наглядно свидетельствуют и эпизоды, связанные с походом «главковерха» П. Ф. Сухова, овеянным легендами в советской историографии[837]. В июне–августе 1918 года безнадежный рейд по белым тылам на Алтае осуществил, стремясь прорваться из Барнаула в советизированный Туркестан, крупный красногвардейский отряд бывшего прапорщика Сухова и примкнувшего к ним бывшего «министра по делам туземных национальностей» эфемерной Сибирской облдумы Д. Г. Сулима. Около половины суховского воинства из числа «малодушных темных рабочих» сразу дезертировало, поэтому отступающий отряд насчитывал 800 человек, включая 80 кольчугинских шахтеров и 60 мадьяр[838].

Эта вооруженная и быстро отчаявшаяся масса сразу начала грабить население. Подойдя к станции Алейской, суховцы лавой устремились в с[ела] Ярки и Пенюшево, подвергая грабежу все, что можно унести: «Все они почти беспросыпно пьяны… Ругань, рев, крик не смолкали. Озлобление после всех неудач – страшное. Часто слышались крики и призывы перерезать весь штаб. <…> Один из мадьяр получил на себя и на товарищей тысячу рублей, но едва он отошел в сторону, как был тут же пристрелен с целью ограбления одним из красногвардейцев. Постановлением штаба красногвардеец расстрелян. Настроение с каждым днем становилось все более подавленным, что особенно было заметно у членов штаба. Интересно то, что штаб все время старался держать в полном неведении свою гвардию, сообщая ей явно нелепые слухи»[839].

Из трофейных документов штаба суховского отряда следовало, что главными причинами неудач были падение дисциплины, сопровождавшееся постоянным дезертирством[840], и нравственная деградация – отчаянное мародерство, сексуальное насилие… Штаб пытался бороться с деморализацией – в захваченном архиве ревтрибунала нашлось до 30 смертных приговоров за неподчинение, – но успеха это не принесло. Под конец после непрерывного дезертирства осталось 250 суховцев. Каратели разгромили их наголову, а уцелевших переловили (и основную часть расстреляли[841]) при активном содействии местного казачества в районе сел Тележиха, Солонешное, Топольное, Черный Ануй[842].

Но до своего полного уничтожения в Горном Алтае у монгольской границы это русско-мадьярское войско отметилось жестокими расправами над пленными и священниками, а также многочисленными актами насилия и грабежами. В селе Вилки 29 июня перед зданием училища суховцами были убиты офицеры С. С. Калякин и Лебедев, гимназисты-добровольцы В. Г. Гаевский, Иваненко и еще один доброволец: «Калякин застрелен, тело его истыкано штыками, а шашкой распорот желудок. Гаевский также застрелен, истыкан и шашкой отрублена голова»[843]. Как рассказал чудом выживший доброволец Татарского отряда Г. З. Луконин, небрежно пристреленный после пленения и смертного приговора в штабе, «все раненые красногвардейцами добиваются по настояниям мадьяр и немцев»[844].

Также Сухова интересовали золото и «баловство» с привлекательными девушками, он «искал крупной поживы, а мелкота брала все, что попадалось под руку: шарили по сундукам вдов и солдаток, забирали венчальные кольца, последние ботинки…». Начальник Змеиногорской уездной милиции сообщал управляющему губернией, что в селе Курьинском «у некоторых из граждан взламывались ящики и похищалось все, что было ценное, и деньги… на сумму более 100 тысяч рублей…»[845].

Газеты писали, что в захваченных селах суховцы не только грабили богатых крестьян и священников, но также насиловали и убивали: «В Вознесенском [оно же село Лубягино Славгородского уезда]… пять человек пленных из войск Временного Сибирского правительства были приговорены к смертной казни. Начальник банды Сухов в присутствии многочисленной толпы крестьян выстрелами из револьвера убил приговоренных к смерти»[846]. Есть и другие подтверждения, что командир отряда, именовавший себя «главковерхом», лично расстреливал пленных офицеров: «[Сухов им] стрелял в лицо под хохот красноармейцев. Недобитых закапывали в землю живыми. Их, однако, удалось спасти: из шести расстрелянных мертвыми оказалось только двое»[847].

На Дальнем Востоке большевики продержались дольше, в том числе за счет широкого применения вооруженного насилия. Тем не менее их отряды летом и осенью 1918 года потерпели тяжелое поражение от японских войск, пришедших на помощь белым. Большевик П. П. Постышев вспоминал о разложении красных частей при беспорядочном отступлении, признавая обилие анархического и уголовного элемента. После ограбления Шмаковского монастыря эскадроном красных казаков и двумя батальонами пехоты победители перепились и напялили на себя священнические одежды: «…горели церковные большие свечи, и при их огне играли в карты. Всюду водка, бочонки с медом… Нас встретили насмешками и бранью. Пришлось послать дисциплинированную часть разогнать их и переарестовать, а окончательно разложившихся заправил расстреляли»[848].

После окончательного разгрома красные распустили своих бойцов по домам, тем самым бросив их – и прежде всего интернационалистов, наиболее боеспособных и особенно ненавистных белым, – на произвол судьбы (напротив, при бегстве коммунистов из Томска 31 мая 1918 года руководители города захватили с собой бойцов-интернационалистов, быстро заняв пароходы и оставив белым остальных красногвардейцев со значительной частью руководства, не оповещенного о спешной эвакуации[849]). Отступившему на станцию Кача под Красноярском отряду красногвардейцев затем, как вспоминал один из рядовых бойцов, «пришлось спасаться кто как сумел…». «…Комсостав скрылся от нас заблаговременно… – продолжал этот свидетель, – и деньги забрали тоже[,] ушли себе спокойно…»[850]. Командиры-каландаришвильцы Д. М. Третьяков и В. М. Рагозин (Рогозин)